После окончания опознания всех моих соседок отпустили. Я же, подойдя к столу, где была прервана увлекательная партия в нарды, принялась подписывать всякие бумажки.
— Что ж вы так себя неадекватно ведете, Татьяна Александровна? — спросил меня опер в коричневой куртке. — Характеристики у вас замечательные, никогда никаких претензий к вам не было. И вдруг — такая неадекватность!
— Вы уверены, что это была неадекватность? — хмуро пробормотала я и, подписав последний листок, спросила: — Ну что, теперь меня посадят в тюрьму?
— Это решит суд! — провозгласил опер.
И тут дверь снова отворилась и в наше уютное помещение влетел Володька Степанов.
— Уже? — выкрикнул он на ходу.
— Ага! — на том же языке ему ответил опер, и Володька, не обращая на меня внимания, подошел к столу, взял со стола все подписанные протоколы.
— Та-ак, — протянул он, внимательно читая все, что там было написано, — та-ак. Ну что ж, Татьяна Александровна, за хулиганство надо отвечать по всей строгости, чего я вам и желаю, извините за выражение.
Я, плотно сжав губы, промолчала, решив про себя, что месть моя будет ужасна и растянется во времени и пространстве. Что Володька не просто пожалеет об этой подлости многократно, но я доведу его до того, что в каждую годовщину этого безобразного события у него будет непроизвольное мочеиспускание, и никакие Кашпировский с Чумаком не вылечат его от этого.
Володька сгреб все протоколы и предложил мне проследовать за ним. Мы поднялись к нему в кабинет, он запер бумаги в сейф и показал мне на стул для посетителей.
— Присаживайтесь, Татьяна Александровна, — сказал он мне с непонятной радостью на своей ментовской физиономии, — я вас сейчас кофейком угощу. Честное слово вам даю, ни один хулиган еще не удостаивался такого приема у меня. Вы — первая и единственная.
Я села с гордым и независимым видом, а Володька засуетился с кофеваркой. Глядя на этот предмет производства фирмы «Дюпон», я подумала, что какой-то там майор не может позволить себе такую роскошь, наверняка это взятка. Одним словом, у меня пошел сильнейший приступ ненависти, и я еле сдерживалась. Ну, понять меня можно, я думаю.
— Ну, ты что грустишь, Танька? — обратился ко мне Володька, отойдя от своего коррупционного механизма.
Я пожала плечами:
— А чему мне радоваться, засранец? Ты мне только что навертел хулиганскую статью, и я не понимаю, почему у тебя такое прекрасное настроение. Кто придумал всю эту ахинею? Почему ты не пресек с самого начала заявления этих жлобов?
