Конечно, в его рассуждениях могла присутствовать доля правды. Я опять уставилась в альбом.
Рука моя потянулась к кисету с костями раньше, чем я подумала об этом. Выработавшийся рефлекс, улыбнулась я. Если не можете допереть до чего-то своей головой, воспользуйтесь подсказкой чисел, госпожа Иванова!
36+20+11.
«Вы излишне заботитесь о мелочах, забывая о главном».
Спасибо за критику, но как бы мне еще опознать, что есть главное?
* * *
Мой взгляд снова и снова притягивали фотографии. Я бережно перебирала их — как ни странно, чем дольше я всматривалась в эти лица, тем глубже начинала понимать их. И как будто кто-то позволял мне смотреть дальше, разрушая невидимую преграду, воздвигнутую мной самой.
Что за тайна объединяла трех этих людей? Буквально через несколько фотографий я опять увидела ее, Анну, — уже наедине с Рябцевым, сияющую такой улыбкой, что сомнения исчезали.
Опять Лоретта… Теперь уже девчонка-подросток, с толстой косой и чистыми глазами. Немного угловатая, с торчащими коленками. Опять мальчик, смотрящий на Лоретту с высоты своего возраста, немного снисходительно улыбаясь. А она, задрав голову, смотрела на него с таким восхищением, что я невольно улыбнулась.
Они напоминали счастливую семью, озаренную любовью. Но почему, почему в это их маленькое, уютное счастье совершенно не вписывался Арташес Гараян? Что произошло с Анной?
Я сжала виски ладонями, пытаясь сосредоточиться. Музыка… Почти с ненавистью взглянув на пластинку, я покачала головой — там была разгадка. Или какая-то часть шарады, которая могла помочь мне понять все…
Идея пришла внезапно. Я снова набрала номер Сережи.
— Алло?
— Сережа, это опять я… Не мог бы ты поставить сейчас эту песню?
— Да ради бога, Танюша… Сейчас. Кому посвятим?
Я задумалась. И выпалила:
— Лоретте с любовью и попыткой понимания.
— От тебя?
— Нет. Анонимно.
Что ж, Лоретта… Ты играешь в свою игру, так играй. Но я действительно хочу тебя понять — уж больно ты диковинная птичка!
* * *
Первые аккорды заставили меня перекоситься — я не люблю этот попсовый стиль. Банальные созвучия громоздились друг на друга в патологически выспренной безвкусице с попыткой изобразить нечто глубокомысленное. Голос у Анны был довольно приятным, если бы его не уродовала та стандартность, свойственная семидесятым годам нашей эстрады, которая почему-то всю жизнь напоминала мне комсомольски-нарочитую решимость на самоотверженный подвиг.
Я продолжала смотреть на фотографии, пытаясь найти разгадку в тексте.
