Он сидел в такой же позе, как и Гараян. И, похоже, был убит точно таким же орудием. Осторожно я подошла к нему и наклонилась в безумной надежде, что он все-таки еще жив, просто…
«Да что просто! — истерически завопил мой внутренний голос. — Неужели ты не видишь эту рану? Тонкий разрез, почти не испортивший рубашки… Ты пытаешься спрятаться, Танечка? Спрятаться от такой ужасной, но реальности?»
Его седые волосы были тщательно причесаны — как всегда, волосок к волоску. И почему-то именно от обыденности этой аккуратной стрижки, совершенно несоответствующей чудовищности ситуации, мне захотелось так заорать, что я еле сдержалась.
Когда мои негативные впечатления притихли, уступив место любопытству, я осмотрелась. Надо было попытаться выяснить то, чего мне уже никогда — я бросила на него взгляд, полный сожаления, — увы, уже совсем никогда не сможет рассказать Рябцев!
Осторожно подойдя к книжному шкафу, я осмотрела его содержимое. Книги меня не интересовали — в данный момент Овидий вряд ли сможет оказаться мне полезен. На самом верху стоял проигрыватель — допотопный, я таких уже лет пятнадцать не видела. Груда пластинок, большинство из которых составляли записи джаза и классики. Приподнявшись на цыпочки, я заглянула на сам проигрыватель, который был включенным. Диск вертелся вместе с пластинкой, которую я не замедлила снять. Нажав на кнопочку, остановила мельтешение проигрывателя. Уже собиралась положить пластинку в конверт, но мой взгляд привлек альбом с фотографиями. Не знаю уж почему, но я сняла его с полки и засунула в пакет. Вполне возможно, что он сможет оказаться мне полезен.
Потом вспомнила о пластинке, которую держала в руках, и посмотрела на название.
Как со мной не случился обморок, не знаю. Не люблю я таких вот шуток… Чувствуешь себя глупым кроликом, над которым решили посмеяться. Пластинка называлась «Пустыня любви»!
Я чертыхнулась и положила пластинку к альбому. Что же заставило старика Рябцева слушать именно эту пластинку в роковой для своей жизни вечер?
Я не судмедэксперт, но могу относительно определить время смерти. Рябцев был убит предположительно ночью. Около трех часов, чтобы быть точнее.
Я вышла из дома и огляделась. Тишина была оглушительной. Такое ощущение, что здесь никто не живет — только визгливая собака да монашенки в скиту… Опять вспомнился наш с Риткой капуцин. Легкая дрожь пробежала по спине. Что-то не нравится он мне…
Я вернулась к машине, и там, уже в салоне, прикрыв глаза, закурила. Осталось вызвать сюда милицию, но мне отчего-то сейчас стало так пусто, и удивительное равнодушие, вызванное усталостью, начинало побеждать меня. Все равно здесь на семь верст — ни одного телефона… Интересно, проклинал ли в последние минуты свою антипатию к цивилизации Рябцев?
