Когда я открыла калитку, за забором соседнего двора заколотилась в брехливом припадке небольшая собачонка. Пришлось остановиться из опасения нарваться на волкодава более крупных размеров. Из дома вышла женщина лет пятидесяти, в старой телогрейке и платке, вгляделась в меня и взмахнула рукой:
— Иди сюда, кого там принесло! — и сама заторопилась навстречу.
Поняла она меня с полуслова и огорчилась — я так подумала, — что не к ней в дом господь гостью привел.
— Любу тебе надо, соседку мою, а не меня. Любовь Андреевну. Она за тем домищем ухаживает. Вон ее забор, за которым кобелек надрывается. Матвеем его зовут. А зачем ты к ней? Родни такой, как ты, у нее вроде нету, — кричала она мне вслед, пока я не свернула в проулок.
— На-адо! — проворчала я негромко и уже без сомнений тряхнула калитку, возле которой с той стороны скакал и сердито лаял пес Матвей.
Хозяйка встретила меня хмуро. Недоверчиво выслушала пояснения о разрешении Семена Геннадьевича осмотреть его дачу. Долго и настороженно разглядывала удостоверение, далеко отведя его от глаз, и, вернув его, прикрикнула на Матвея, чтобы замолк он немедленно, собачий потрох!
— А чего Раиска на всю улицу голосила? — поинтересовалась она, снимая проволочное кольцо с потертого калиточного тычка.
— Любопытствовала, зачем мне к вам понадобилось, — ответила я, проходя за ней через двор к крыльцу в три ступеньки. Матвей то кидался под ноги, то смирно трусил рядом, поглядывая на меня вполне дружелюбно.
Несмотря на нелюбезный прием, Любовь Андреевна оказалась женщиной приветливой и общительной. В течение первых пяти минут я узнала от нее, какая стерва ее соседка Рая и что в свои пятьдесят восемь Любовь Андреевна вдова, увы, уже во второй раз. А к концу десятой минуты мы настолько прониклись симпатией друг к другу, что перешли на «ты».
— Год с небольшим прожил здесь молодой хозяин, — рассказывала Андреевна. — Тихо жил, грех жаловаться. Не пил, не гулял, нет, не замечалось за ним такого. Мы его даже женить хотели. Сначала в шутку, а потом и всерьез попробовали, как увидели, что живет совсем в одиночку. Куда там! От девок наших он как от чумных шарахался. Раз, а то и два в месяц съездит в город на сутки, я так думаю, встряхнется по этому делу, молодой ведь мужик все-таки, и — опять сюда. «Я, — говорил, — теть Люба, вечный двигатель торговли в здешней тишине изобретаю, и одиночество для этого — лучше всего».
Еды из города привозил всякой много, так что и мне перепадало. Обязательно чем-нибудь да оделит. А иной раз так, что и до дому еле допрешь. Я уж старалась огородами сумки-то носить, чтобы не видели, а то у Раиски каждый раз глаза от зависти на лоб вылезали. Говорила я ему, Валера, сынок, денег ведь все это стоит, он смеялся только.
