Вова показал глазами на дверь.
— Видно с улицы, что у меня свет горит, — пробормотал он, — придется открывать.
— Вован, цыпочка! — послышался громкий шепот от двери. — Это Бутман пришел! Открывай, базарчик есть!
— Скажи ему, чтобы он подождал! — распорядилась я. — И звони быстрее, вы мне все уже надоели до смерти. Не нервируй меня, цыпа.
— Сейчас, еще минутку подожди, пожалуйста! — крикнул Вова.
Дернув шеей, он вынул из кармана брюк трубку телефона и быстро набрал номер.
— Звук на максимум, — указала я, — мне ведь тоже интересно, с кем ты будешь говорить.
Вова молча послушался. Мужской голос ответил ему со второго же гудка.
— Степа, ты? — Недослушав, что ему говорят, Вова произнес: — Уходи оттуда! Да! Прямо сейчас, — крикнул, — завтра все обсудим, все завтра!
Я протянула руку и выхватила у него из рук трубку.
Приложив ее к уху, я услыхала ноющий голос Степы:
— Воло-одь, а ночные как же мы будем рассчитывать? Я же вышел на работу, Володь! Алло! Алло!
Я отстранила от уха трубку, чтобы не слышать такой знакомый и такой противный голос Степы, и тут Вова, оттолкнувшись от стула, бросился на меня.
Я, поджав ноги к груди, скользнула влево и ударила его коленом в солнечное сплетение. Вова словно сломался пополам. Он наклонился, захрипев, и подставил мне затылок.
Упустить такой шанс я не смогла и очень точно тюкнула по этому затылочку рукояткой «макарова».
Вова рапластался на полу, и по нему было видно, что устроился он так надолго.
Я вздохнула и посчитала свою работу выполненной.
В дверь вовсю трезвонили.
— Минутку! — крикнула я, и перезвон мгновенно прекратился. Было такое впечатление, что Бутман внезапно грохнулся в обморок.
Ну еще бы, такое сильное потрясение: у его цыпы женщина! Было от чего сознание потерять.
Я наклонилась над отдыхающим Вовой Прокопенко, приподняла за длинные волосы его симпатичную голову и, подув в мутные глазки моего нового знакомого артиста, произнесла:
— Я тебя предупредила. Если еще хоть раз увижу тебя, или Степу, или еще кого около Антонины… сидеть тебе на нарах и потом всю оставшуюся жизнь проклинать свою любовь к киноискусству.
Я была не совсем уверена, что он все это расслышал, но мне показалось, что где-то в подкорке Вовиного мозга мои слова должны были бы записаться, причем очень крупным почерком.
Уронив Вовину голову со стуком на пол, я встала, взяла свою сумку и, держа пистолет в опущенной руке, подошла к входной двери.
В нее уже не звонили: видно, Бутман понял бесперспективность этого занятия и сейчас переживал. Посмотрев в глазок, я увидела его, прислонившегося к стене, сбоку от двери.
