Один из моих заочных знакомых занимал заметное положение в Думе, и его пышные усы являлись, видимо, украшением его фракции. Наверное, поэтому он периодически выступал от имени этой самой фракции по всем каналам нашего ненаглядного телевидения.
Второй гость заповедника был значительно моложе первого, но, несмотря на юный возраст, считался преуспевающим банкиром и тоже не упускал случая покрасоваться перед многомиллионной аудиторией.
Род занятий третьего оставался для меня тайной за семью печатями. Скорее потому, что разборки на высоком уровне никогда не являлись объектом моего пристального внимания. Я всегда предпочитала считать себя человеком, далеким от политики, и не смаковала на сон грядущий нюансов той или иной предвыборной кампании.
Но, несмотря на мою политическую безграмотность, я все же помнила, что усатый думец на дух не переносит моложавого банкира, банкир ненавидит думца, а третий именно благодаря неопределенности своих занятий критиковал и первого, и второго, чем и заслужил славу борца с коррупцией.
Все это совершенно не мешало им миролюбиво покуривать теперь на территории загородного публичного дома повышенной комфортности. И вряд ли в настоящий момент предметом их дружеской беседы были политические разногласия.
В это время Вольдемар, появившись на пороге главного корпуса, широким жестом пригласил своих уважаемых гостей проследовать за ним. Все трое, уступая друг другу очередь, вошли в гостеприимные двери.
Я предположила, что сегодня у кое-кого из моих подруг будет «ночная смена», и не ошиблась.
* * *
Ужин проходил в гостиной главного корпуса, но усилиями Шурика она была изменена до неузнаваемости и напоминала теперь покои турецкого султана или, в худшем случае, роскошный караван-сарай.
Пол в гостиной был устлан пестрыми мягкими коврами, большие пуховые подушки позволяли даже далекому от восточных традиций человеку расположиться на полу с относительным комфортом. Большие сводчатые окна декорировали под разноцветные витражи, и, подсвеченные изнутри, они заливали комнату неярким светом. Негромкая восточная музыка создавала неповторимый колорит «Тысячи и одной ночи».
Почти треть зала занимал роскошный, по разнообразию фруктов сравнимый только с восточным базаром стол. Если, конечно, так можно назвать белоснежную длинную скатерть, постеленную поверх ковров. Многочисленные вазы и блюда были наполнены восточными сладостями от халвы до рахат-лукума. Вино было разлито по высоким медным кувшинам, и пить его предлагалось из пиал. Сам Шурик в белоснежной чалме, парчовой жилетке и красных шароварах на полусогнутых ногах олицетворял собой восточное гостеприимство. Его улыбка была слаще шербета, его спина была создана для поклонов, а мягкие ручки — для воздушных поцелуев.
