Папа не откликнулся.
– Может быть, тебе лучше попробовать самые трудные слова, – вдруг сказала я. – Например, античеловеконенавистнический?
Папа говорил нам, что это самое длинное слово в английском языке. Он уставился на меня. Лицо у него задрожало, и из перекошенного рта вырвался странный воющий звук. Он смеялся!
– Ан-ти, – проговорил он. – Ан-ти.
– Вот-вот, ант – и т. д., ант – и т. д., – подхватила я. – А может быть, ты предпочитаешь иностранные слова? Назови, например, какого-нибудь итальянского художника эпохи Возрождения.
Отец весь напрягся.
– Бот, – сказал он. – Бот… бот… бот…
– Ботичелли! Папа, ты не просто говоришь, ты говоришь по-итальянски!
Отец задумался, а потом приподнял бровь.
– Спаг, – выговорил он.
– Спагетти! – догадалась я.
Отец кивнул, но это было не все. По подбородку у него текла слюна.
– Спаг бол, – сказал он наконец.
– Спагетти болоньезе, еще бы! Ты бы, наверное, с удовольствием слопал тарелочку спагетти болоньезе, если бы тут их готовили!
Отец нахмурился.
– Не… лоп… – выговорил он, махая на меня здоровой рукой.
Он всегда нетерпимо относился к разговорным словечкам. В кои-то веки меня не раздражало его ворчание. Какое облегчение – убедиться, что папа совершенно такой же, как всегда, хотя я всю жизнь мечтала, чтобы он изменился.
На прощание я поцеловала его в щеку. Он недовольно оттолкнул меня, но не обругал плохим словом.
– Ты всегда умела найти подход к папе, – вздохнула мама, когда мы шли к дому с автобусной обстановки.
На ней была ее самая удобная обувь – чудовищные мальчишеские кеды, которые она ухватила на каком-то благотворительном базаре, – и все же она не поспевала за мной и Грейс. Она запыхалась и перекладывала из руки в руку сумку с папиным грязным бельем.
– Мама, давай я понесу. – Мне стало стыдно, что я не додумалась до этого раньше.
– Спасибо, детка, – выдохнула мама. – Можно, я возьму тебя под руку? А ты возьми меня, Грейс! Как же хорошо!
По-моему, ничего хорошего. Я чувствовала себя полной идиоткой, идя по улице в ряд с мамой и сестрой.
– Мам, я побегу вперед и поставлю чайник, – сказала я, вырываясь.
Еще от двери я услышала телефон. Этот звук меня всегда пугал – он раздавался у нас очень-очень редко. Уж не стало ли отцу хуже после нашего ухода?
Я схватила трубку и встревоженно крикнула «алло!».
– Привет, Свинюшка, – пропищали хором два детских голоска на том конце провода.
– О господи! Подождите минуту, она сейчас подойдет.
Я высунулась на улицу и крикнула Грейс, что ее к телефону. Она принеслась бегом, с раскрасневшимися щеками, хлопая бесцветными ресницами, до ужаса похожая на свое прозвище.
