– Надо похлопать его по грудной клетке и сделать «поцелуй жизни»! – Она побежала вокруг стола к отцу и, дрожа от страха, потянула его за плечи назад, возвращая в прямое положение. А потом храбро запрокинула ему голову, набрала побольше воздуху и стала дуть ему в рот.
Мы в жизни не целовали отца в губы.
Увидев, как отважно ведет себя моя младшая сестренка, я тоже вышла из оцепенения.
– Нужно вызвать «скорую». Я наберу девятьсот девяносто девять.
– Нет, что ты, папа ни за что не поедет в больницу, – заплакала мама, хотя отец был явно не в состоянии спорить.
Я все же набрала номер. На том конце провода меня спросили, какая служба мне требуется. Я сказала, что «скорая помощь», и назвала наш адрес.
– Вообще-то нужно было вызвать еще и полицию, – сказала я затем. – Чтобы меня арестовали.
– Не будь дурочкой! – выкрикнула мама и засуетилась вокруг стола. Ее рука скользнула по черному белью с розовым кружевом.
– Убери это, Пру, живенько!
Я сунула вещички в карман платья и встала за спиной у Грейс, наблюдая, как она возится с отцом.
– Ты слишком торопишься. А еще, по-моему, нужно зажать ему ноздри.
– Попробуй лучше ты, Пру, – сказала мама.
Я сменила Грейс, хотя это было ужасно – прижиматься лицом к лицу отца, чувствовать, как его усы царапают мне губы, а вставные зубы стукаются о мои. Я вынула его вставную челюсть, чувствуя, что совершаю насилие над собственным отцом.
Потом стала пытаться мама, хотя ей это, похоже, было так же неприятно, как мне. Она все время останавливалась и боязливо взглядывала на отца, как будто опасалась, что он сейчас ударит ее за бесцеремонное обращение.
Щека у меня все еще горела от пощечины. Я принялась ходить туда-сюда по кухне, все время выглядывая в окно в ожидании «скорой помощи», как будто могла ускорить ее приезд усилием воли.
– Собери… отцу… пижаму, – попросила мама между выдохами.
– Я сейчас соберу его вещи, – торопливо сказала Грейс.
Странное занятие – укладывать пижаму, зубную щетку и фланелевые брюки для человека, который, возможно, уже мертв. Отец так и не пошевелился за все время, глаза его были полузакрыты. Мама неловко склонилась над ним и положила голову ему на грудь. Я сперва подумала, что она его обнимает, но она слушала сердце.
– По-моему, бьется. Послушай ты. Пру. Это ведь у него сердце бьется, правда?
Я не могла разобрать, что стучит у меня в ушах – моя собственная кровь или папино сердце. Было очень противно вдыхать его гниловатый запах – затхлых книг, затхлых конфет, затхлой фуфайки. Рот у него скривился, как будто он беззвучно стонал. Он выглядел глубоким стариком.
