Юткевич посмотрел в какой-то список.
- Вы были офицером?
- Да. Сперва солдатом, потом офицером.
- А не кажется ли вам, что то, чем вы занимались в армии, и то, чем хотите заниматься в искусстве,- слишком разные вещи?
"Не примет",- подумал я, и, решив, что теперь терять нечего, дерзко ответил.
- Не кажется.
- Интересно...- сказал Юткевич.- Объясните.
- Если кто-нибудь в бою не оправдывал наших надежд,- сказал я,- то не потому, что не знал приемов боя или обращения с оружием, а потому, что в критический момент ему не хватило чувства долга и собственного достоинства. Я старался поддерживать эти чувства. В искусстве буду делать то же.- Я не лукавил.
В экстремальных обстоятельствах мысль работает особенно четко. Я до сих пор удивляюсь, как смог так точно сформулировать то, что действительно было, но о чем раньше я не задумывался. Юткевич уставился на меня сквозь темные очки.
- А что это у вас за значок?
Орденов я не носил (надевать ордена на экзамены было стыдно), но с этим значком не расставался. Он приносил мне удачу.
- Значок парашютиста,- ответил я.
Юткевич заинтересовался.
- Вы были парашютистом?
- Да.
- И прыгали в тыл врага?
- Да.
Юткевич улыбнулся:
- Перед нами положительный диверсант.
Все засмеялись шутке, и мне стало немного спокойнее.
- А что вам в искусстве нравится? - поинтересовался он.- Природу вы любите?
- Конечно. Но главное, по-моему,- человек.
- Тогда возьмите бумагу, сядьте за тот столик и напишите новеллу, в которой будет природа и человек.
- Новеллу не смогу.
- Почему?
- Новелла - один из самых трудных жанров литературы, а я никогда не мыслил себя писателем.
- Литературного произведения от вас не требуется. Напишите как умеете.
Я сел к столику, и тема, как бы сама, сразу пришла мне в голову. Я был в том редком настроении, когда все ладится.
Я вспомнил апрельское утро в Венгрии. Нас, раненых, вынесли на носилках на двор, чтобы отправить в город Веспрем, где был госпиталь. Ярко светило солнце. Весело звенела весенняя капель, чирикали воробьи.
Раненый, когда прошел раневой шок, начинает выздоравливать и видит мир по-новому. Все, что его окружает, кажется ему чрезвычайно ярким, все волнует и радует. Мне нравились венгерские волы, каких я видал раньше только на картинках, и повозки с бортами, похожими на примитивные лестницы, в которые нас положили.
У раненого, лежащего рядом со мной, толстая повязка из марли и ваты закрывала глаза. Втягивая ноздрями весенний воздух, он промолвил:
