Могла бы поспорить на свою суточную зарплату, что поставила Якова Григорьевича в затруднительное положение. С одной стороны, он не собирался мне ничего говорить, но с другой — припертый моим вопросом, вынужден был как-то отреагировать.
— Вы правы, — после продолжительной паузы произнес он, — действительно мы передали им на реализацию сахар.
— Не могли бы вы сообщить мне условия этой сделки?
— Я точно не припомню…
— В самых общих чертах, пожалуйста. Когда это произошло?
— В начале февраля. — Он сделал вид, что мучительно напрягает свою память, хотя я была уверена, что зам Грушина прекрасно помнит эту дату.
— Хорошо, — похвалила я его, как ребенка, правильно ответившего на вопрос, вот только конфетки у меня не было. — И когда «Самобранка» должна была с вами рассчитаться?
— Мне нужно это уточнить, но сегодня суббота, и бухгалтерия не работает, если бы вы зашли в понедельник или во вторник…
Не хотелось его расстраивать, но другого выхода у меня не оставалось.
— Может быть, пока мы разговариваем, кто-то уже подошел в бухгалтерию? Вы могли бы позвонить.
— Я попробую, — он потянулся было к телефону, но на полпути рука его повисла в воздухе. — Кажется, я вспомнил, «Самобранка» до сих пор не рассчиталась за товар.
— У вас, конечно, есть накладные, по которым передавался товар.
— Как вам сказать… — замялся он.
— Значит, накладных нет, — подытожила я. — Влипли вы в таком случае, Яков Григорьевич.
Он только вздохнул, нервно барабаня пальцами по крышке стола.
— Ладно, не мое это дело — неучтенный сахар, я только хотела спросить: Грушин пытался получить за него деньги с Абрамова?
— А вы как думаете?
— Грушин ему угрожал?
— Вот этого я не знаю, мое дело — подготовить и экономически обосновать выгодную сделку, а в этот раз Артем все делал на свой страх и риск. И потом, мы давние партнеры с «Самобранкой», скорее всего, если бы Артем был жив, Абрамов с ним бы рассчитался. Теперь не знаю, как все обернется, — Яков Григорьевич пожал плечами.
— Получается, что смерть Грушина избавляет Абрамова от необходимости платить по счетам, так?
— Не знаю, — вяло ответил Яков Григорьевич.
Зато для меня теперь кое-что прояснилось. Я не стала больше отрывать Якова Григорьевича от его расчетов и других важных дел, трезво рассудив, что пытать его дальше бесполезно.
— Желаю удачи, — сказала я, встав с кресла, и через секретарскую вышла в коридор.
Начал падать снег, причем не мокрый — весенний, а пушистый — зимний. Это тихое, вероломное падение как-то мягко, исподволь — и потому особенно обидно — лишало меня сладких весенних иллюзий.
