Норман проследил, как гость с Кавказа быстро пересек раскаленное солнцем пространство от дверей здания до своего автомобиля и, едва заведя двигатель, сразу включил внутренний кондишн. Когда машина проехала мимо охранника, он выругался по-немецки, как это делал когда-то отец, который воевал на Восточном фронте:
— Русише швайн!
А его гость в те же минуты, ведя машину одной рукой, другою снимал с потного лица едва державшиеся тонкие черные усики, а потом — парик с черными жесткими, как проволока, прямыми волосами. Нескольких минут жаркого воздуха, когда он шел по двору под солнцем, а потом сел в раскаленную машину, хватило, чтобы он взмок от затылка до пяток. Содрав пиджак, прилипший к спине, он бросил его на соседнее кресло. Потом нащупал платок в кармане и утер им лицо, а также голову со светлыми слипшимися кудряшками. Дело шло хорошо, и этому, казалось бы, надо было радоваться, но отчего-то у него было плохое настроение. Он вспомнил Нормана и проговорил по-русски:
— Фашист недорезанный!
С МЕЧТОЙ О СОБСТВЕННОМ БЭБИ
На международный аэропорт колумбийского города Картахена одна за другой со стороны Карибского моря наползали тяжелые тучи. С трудом перевалив через крыши современных зданий с затененными стеклами, они накрыли все видимое пространство непроницаемой мглой. Да и самого видимого пространства почти не осталось — оно скукожилось до территории слышимости человеческого крика. И это пространство с трудом пробивали прожектора, поставленные по периметру с крыши аэровокзала.
Уже сорок минут, как после сообщения о закрытии на взлетно-посадочных полосах замерла жизнь. Машины по шоссе двигались с зажженными фарами. А над ними в клубящейся тьме что-то громыхало, искрилось, озаряло на миг вспышками молний, прочерчивающими половину неба.
Кондиционеры в здании аэропорта с трудом справлялись с удушающе-влажной жарой. Само здание быстро заполнилось встревоженными потными пассажирами. Количество их прибывало с каждым новым автомобилем. Одни осаждали справочную службу, стараясь перекричать друг друга, что-то требовали у дежурного персонала, другие со спокойствием древних стоиков усаживались на свои пластмассовые чемоданы. Мария Хименес неприкаянной тенью бродила между ними по залам и приглядывалась к парам с грудными детьми. Она никуда не улетала. По крайней мере, сегодня.
Неделю назад у нее родился ребенок, которого они с отцом ребенка так ждали. Но только Господь в этот миг отвернулся от нее, а Мадонна не расслышала ее молитвы, и ребенок родился мертвым. Отец ребенка пока не знал об этом несчастье — он был по делам фирмы в Европе и ему полагалось вернуться через неделю. К этому времени Мария должна была представить живое здоровое новорожденное дитя. Уж кто-кто, а она-то хорошо знала, что только в этом случае можно надеяться, что ее будут звать не Хименес, а сеньорой де Коста, что она войдет в дом отца своего ребенка полноправной госпожой.
