У сержанта Лукина глаза заплыли от неумеренного сна. Шея черная, как голенище. В дзоте, правда, тепло, хотя никакого намека на жилой уют. И солдаты у Лукина какие-то сонные, равнодушные. В своего командира.
- Товарищ сержант, выйдемте!
- Что изволите, товарищ младший лейтенант?
Я отошла подальше от наружного часового и вместо ответа протянула Лукину круглое солдатское зеркальце. Он машинально разглядывает свое лицо и вздыхает.
- Ну что? - спрашиваю.
- А ничего. Медведь век не мылся...
- Что там медведь, какой у него век! Вот внук Чингисхана Батый, читала, всю жизнь не умывался, считая, что смывать с лица грязь - значит уничтожать богом данную красоту. Ему, что ли, подражаете?
- Так ведь у меня от умывания снегом кожа перхается, товарищ командир!
- Нежности телячьи. А от грязи чирьи насядут да угри. Вот что, сержант, мне на вас противно смотреть. Честное слово. А ведь и парень-то вроде бы ничего, если хорошенько отмыть...
И на этом я ухожу.
В дзоте у деда Бахвалова картина другая. Едва заметив меня, наружный часовой - молодой солдат-гуцул Попсуевич - рывком распахивает дверь и громким шепотом внутрь дзота:
- Шухер! Командиршу бес несет...
- Приветствовать командира положено! - делаю ему замечание мимоходом.
В дзоте накурено до умопомрачения, но чисто. По обеим боковым стенам двухъярусные нары с колючими постелями из елочных лап, аккуратно заправленными плащ-палатками. Дзот просторный - трехамбразурный. Две амбразуры - боковые - прикрыты изнутри плотными деревянными щитами, в третью - фронтальную - высунул тупое рыло пулемет. А на его ребристый кожух напялена самая настоящая белая кальсонина, и даже с завязками. Над амбразурой прибита плащ-палатка. Она складками падает до самого пола, укрывая пулемет и маскируя освещение. Правда, какое там освещение! В консервной банке плавает крошечный фитилек и коптит гораздо больше, чем светит. По запаху определяю, что в качестве горючего дед использует щелочь, которой мы чистим оружие. Впрочем, ее идет немного. И это все-таки лучше, чем жечь трофейный телефонный кабель. От такого "освещения" даже мухи дохнут.
Никакой команды "встать", никакого рапорта. Хмурые лица, глаза опущены долу. Поднимаю с земляного пола две замызганные игральные карты, протягиваю их деду Бахвалову:
- Возьмите, Василий Федотович, этак можно всю колоду растерять.
Старый пулеметчик с досады крякает. Начинает оправдываться:
- Мы же не на деньги. В "козелка". На антерес. Кому от этого вред? Скучища - ужасти какая...
