— Хоть бы узнал, что я здесь торчу, — сокрушался убийца, спускаясь вниз и выкручивая глушитель.
Неожиданно тишину расколол голос Татьяны Ивановой, искаженный динамиком:
— Внимание! Вышел Похотько.
Убийца замер, а под ним кто-то бросился на улицу.
— Мудачье, — тихо произнес убийца и вышел следом. Все шло по плану.
Как я увидела Похотько, остается загадкой даже для меня. Я предупредила Олега и Авдоева и спрыгнула с дерева.
Похотько, ничего не подозревавший о наших маневрах, с беспечным видом шел выкидывать мусор.
Сзади послышался шорох, и я резко обернулась. Подбежал Авдоев.
— Что?
— Мусор пошел выносить.
— В такой-то час? — удивился Авдоев.
— Вот именно.
Не спеша подошел Вадик. Мы проследили за Никитой, но он действительно выкинул мусор.
— Олег, — позвала я.
— Да, — тут же отозвался он.
— Оставайся на месте.
— Хорошо, — ответил Болотников.
Со стороны мы скорее всего смотрелись очень комично: молодая и привлекательная дама в компании двух козлов с сорока метров рассматривают придурка, который поперся в час ночи на улицу, чтобы выкинуть мусор. Сиди я сейчас за каким-нибудь из этих окошек, я бы умирала со смеху. Но вот настроение на улице было явно невеселое.
Тем временем Авдоев выразительно посмотрел на Вадима. Тот сообразил в рекордно короткое время и уплелся в свою машину. Мы же продолжали торчать у подъезда.
Авдоев определенно ждал от меня каких-то объяснений, которые я и сама была бы не прочь послушать. Игра в молчанку могла затянуться, но если меня это устроило бы, то вот Авдоева — нет. Но тот, кто платит, тот и заказывает музыку…
— Я не совсем разобрался в его маневре, — сообщил мне Авдоев, отвернувшись от подъезда. — Попытайся, пожалуйста, объяснить, что значит этот финт с мусором. Я тебе деньги не за просиживание штанов на дереве выплачиваю.
Слово «пожалуйста» он проскрипел так, что у меня не было никаких сомнений относительно того, как он напрягся, чтобы не заменить его более короткими, но выразительными и, главное, глубокими по смыслу словами.
Я тоже отвернулась от подъезда и посмотрела на него. Мое молчание его явно тяготило. Лицо — даже в темноте было видно — стало красным, веки быстро подрагивали, рот кривился в хищном оскале. Мне стало жалко этого человека, и я, сойдя, наконец, с Олимпа, честно сказала:
— Проверял.
— Что он проверял?! — видимо, когда Авдоев злился, то становился менее сообразительным, поэтому моего тонкого ответа не понял.
— Нас, — я улыбнулась.
— Каких… — Он замялся, но натура поперла из всех щелей, и сдержать себя он уже не смог: — Каких нас, твою мать…
