Могучий лев — нет, скорее орел! — держал за шиворот тощего пьяненького зайчишку, такого же поникшего, как и его клубника в лукошке (которое он, однако, крепко прижимал к себе).
Моя судьба меня не обманула! Она просто опоздала на пять минут — и только…
— Здравствуйте, Татьяна, — спокойно повернулся ко мне Григорий, не выпуская из лап свою добычу. — Все в порядке? Он вас не обидел?
— Нет-нет, мы мирно беседовали! — Я уже с трудом сдерживала смех. — Клубничку вот предлагал…
— Только и всего-то? И почем клубника, дядя?
Орел понемногу разжал стальные когти, и зайчишка, почуяв свободу, встрепенулся, решил, что не все еще потеряно:
— Х…зяин, недорого! П…терка всего. Хозяин, друг, возьми, выручи! А красавица твоя — того… сурова больно. — Незадачливый торговец бросил на меня заискивающий взгляд, пытаясь угодить нам обоим.
Мы с Григорием опять переглянулись, его глаза тоже смеялись.
— Ну вот что, дядя…
Орлов не спеша извлек из кармана безукоризненных светло-серых шелковых брюк дорогой кожаный бумажник, а оттуда, тоже не торопясь, выудил новенькую десятирублевую бумажку. Пьянчуга зачарованно следил за его манипуляциями, как кролик за удавом.
— На-ка тебе за труды. Сдачи не надо. И ступай себе с Богом!
Алкаш схватил купюру свободной от лукошка рукой и несколько секунд обалдело смотрел на нее, потом поднял счастливые глаза на своего благодетеля:
— Ну хозяин! Ну человек! Выручил! Уважил! Клубничку-то возьмешь? — добавил он с некоторым сомнением, не отрывая, однако, от груди заветную корзинку.
— Нет, дядя, не надо. Это тебе на закусь. Мы сейчас с моей красавицей на дачу едем, там клубники полно.
Григорий говорил вполне серьезно, вежливо и даже с чувством, а сам, твердо придерживая собеседника под локоток, понемногу направлял его стопы восвояси:
— Ступай, друг, ступай. Мы спешим. Выпей за наше здоровье, если вспомнишь.
— Понял, х…зяин! Понял! Ушел, уже ушел… Ну, молоток парень, дай тебе Бог здоровья!
Он все быстрей и быстрей пятился мимо лифта к лестнице. На верхней ступеньке чуть было не потерял равновесие, стукнулся сначала об перила, потом об стену, чудом удержался на ногах, но лукошко все так же незыблемо покоилось у него на груди.
«Ну челове-е-ек!!!» — послышалось откуда-то уже с нижних пролетов.
Мы с Григорием одновременно посмотрели друг на друга — и наконец-то расхохотались. Хохотали мы долго, взрывами веселья подбадривая друг друга. Я, совсем обессилев, припала к своей открытой двери, а он — к косяку снаружи. И для него, и для меня это была долгожданная разрядка после огромного напряжения последних суток. Смеялся Григорий заразительно, потряхивая большой красивой головой, и несколько раз даже смахнул мизинцем выступившие на глазах слезы. Смех у него был чертовски приятный, как и голос с мягким южным выговором: мелодичный, бархатный и в то же время очень мужественный, а про его зубы я подумала, что он может неплохо зарабатывать, рекламируя зубную пасту. «Неужели же ему в тюрьме так-таки ни один не выбили?..» — пронеслась глупая, наверняка навеянная коньячными парами мысль…
