Кинулись за ней оба. Как звали… Как просили… Как клялись любить друг друга и ее до гроба… За клятвами-то ссору свою и забыли. Остался Степан жить дома до следующего раза.
Потом и второй раз так-то. Теперь, правда, пореже, степенится мужик. А все же как забушует, так тетку звать. А тетка пришла — давай ее поносить, потом прощения просить…
— Громоотвод я у вас, что ли? — горько шутит тетя Даша и не устает бывать у них каждую субботу.
Нагруженная заказами чуть ли не на полсела, подарками для внучат — идет она с автобусной остановки, довольная тишиной де-ревенской, умиротворенная воспоминаниями, и даже визг детворы, мчащейся к ней навстречу, не нарушает идиллии сельской, созданной в ее воображении, а только подчеркивает ее.
Для всех она находит ласковое слово, всех жалеет и работает сразу на трех работах уборщицей — не из жадности, а все для того, чтобы побольше помочь племяннице Фросе, да внучатам лишние штаны купить, да что там греха таить, тайком от жены Степану четвертинку сунуть, чтобы подобрел, не обзывал ведьмой.
Доброта как необходимая черта ее натуры не ограничивалась деревней и деревенскими жителями. На работе и в доме, где она жила, все знали ее характер и, если честно, нередко бессовестно пользовались ее безотказностью. Распространялась ее забота и на не обихоженного женской лаской Ивана Ивановича, соседа по подъезду. Не раз врывалась она к нему в квартиру и чуть не силой забирала на стирку постельное белье и рубашки.
— Носки, поди, сам выстираешь, — грубовато говорила она. — Мыслимое ли дело бабьим делом заниматься. Вы бы еще рожать попробовали…
Смущение Ивана Ивановича ее никак не трогало. Считала его она человеком хорошим. А в отношении мужских качеств — тряпкой, раз жена с другим сбежала. И в открытую мечтала пристроить его к какой-нибудь ласковой бабенке, но чтоб не вила из него веревки, чтоб уважала его самостоятельность. Да где в наше время найдешь такую? У всех, прости господи, одно на уме. Еще не рассмотрев человека, как следует, начинают: незавидный, сутулится, в очках, несмелый, будто ей с им на войну идти. Эх, бабы-бабы! Была бы она помоложе… да она бы ему рай устроила — раечек, и чтобы он не с кефиром плелся, а летел бы домой стрелой, да встречала бы она его у подъезда… Не довелось своего счастья испытать, мечтала на чужое насмотреться, а оно никак не выходило.
Потому-то тетя Даша сразу глаз положила на новую жиличку из квартиры номер девять. Прикидывала, примерялась. Правда, кобель ей сразу не понравился. И хоть относилась она ко всем божьим тварям хорошо, этот вызвал недоверие своим цветом. Со-бака — и голубая! Девка, понятно, накрасится. А это ж надо! Ду-мала — тоже крашеный, хотела выдернуть пару волосков, проверить, дак он пасть разинул — не трогай! Ишь, фу-ты, ну-ты! И главное, злопамятный, как увидит — сразу гавкает. Ну, не на ту напал. Выждала тетя Даша, когда хозяйки близко не было. Он только пасть разинул, а она его веником по морде. Сразу зауважал. Животное, а понимает. Теперь тетя Даша ему из столовки косточки куриные носит. Погрызть-то охота, зубы поточить. Увидит ее, сразу подбегает, ластится. Вот только звать его не по-русски. Никак она не может выговорить: «Эр… Эр…» а дальше никак. Самое ему подходящее имя — Шарик. Нет же… Хозяйке сказала — та обиделась и давай разъяснять:
