— Червей не копай, у нас есть, — донеслось издали.
Иван Григорьевич натянул длинные сапоги, взял удочки и поспешил к разбитой молнией вербе. Сборы приглушили чувство тоски, и он забыл о ней.
Уселись неподалеку друг от друга. Вода еще не совсем очистилась от весеннего паводка и была желтоватой. Клевало плохо. Вскоре у Алексея терпение иссякло, и он подошел к Ивану Григорьевичу.
— Ну, как?
Иван Григорьевич неопределенно пожал плечами.
— Понятно. Васька, тащи сидор. Перекусить пора.
Васька оторвался от удочек, достал из коляски вещмешок и подошел. Ему было лет двенадцать-тринадцать. Лицо скуластое, с веснушками. Глаза голубые, озорные.
— Завидую я тебе, — вдруг сказал Алексей.
— С чего бы… — удивился Иван Григорьевич.
— В родном доме, на родных местах живешь…
— Что же сам не остался?
— Эх! Не вспоминай. Каждую ночь себя казню — зачем сломал свою хату. На казенную позарился. Как же — водопровод, отопление… Тьфу! Не в радость мне все это…
— Председатель ваш тоже жалеет, — поддержал разговор Иван Григорьевич. — Промашку вы сделали с переселением. Столько денег ухлопали.
— А-а! Председателю только деньги считать, — рассердился Алексей. — А того не понимает, что у меня сыновья растут. Один из армии на днях придет, а второй вот! — Он резко ткнул рукой в Васькину сторону и поморщился от боли.
— Что у тебя с рукой?
— Пустяки. Сорвал кожу гайкой. Ну и, как всегда, землицей присыпал. Да, видать, не той…
— Заражение?
— Было. Сейчас все. Врачиха разрезала, говорит, только не застужай. И надо же… Посевная идет, а я… рыбалю… — он с досадой сплюнул и замолчал.
— Как там председатель?
— Во! Председатель. Ты меня перебил… Понятное дело, копейка, она счет любит. Но не все на деньги мерить нужно. Ведь посмотри, что делается… Спросят меня… Да меня уж чего брать? Сыновей спросят: где родились? В деревне Петровка. Где такая? А ее нет. Понимаешь? Родины нет у моих сыновей… Не той большой, общей. А маленькой, своей. Где босиком бегал, где первого пескаря выловил, где первый колосок увидел… Нельзя так. Человеку важно, чтобы было куда вернуться… Не смогу я объяснить, что думаю. Да тебе и не понять, — закончил Алексей с раздражением.
— Почему это? — обиделся Иван Григорьевич.
— Потому как тебе это без надобности. Ты человек теперь считай уж и не наш. Не обижайся только. Корней здеся у тебя не осталось. Забыл ты все… А мне, веришь, каждую ночь река эта вот снится. Верба, молнией разбитая… Лесок вон тот… А ты говоришь — деньги…
