Найду мотало, било о жесткие доски, и постепенно петля, стягивающая горло, ослабла. Она рванулась, пытаясь выскочить, но связанные лапы не подчинились, прыжка не получилось, она только с трудом перевалилась через край телеги.
До рассвета Найда пролежала в придорожной канаве, стараясь разгрызть веревки. Наконец ей удалось освободить задние лапы, и она со связанными передними припрыгала домой.
Бабка заохала, развязала и накормила собаку, при этом долго когото ругала, разглядывая веревки, и даже грозила кулаком.
Несколько дней Найда отлеживалась и не выходила на улицу. Но голод вскоре заставил. Она направилась было к своей лазейке, издали обнюхала ее и хотя ничего подозрительного не обнаружила, оскалила на всякий случай зубы, но, постояв немного, повернула к сараю и через огород, кружным путем, вышла на улицу.
Все было по-прежнему: и осенняя слякоть, и тощие собаки и кошки, шныряющие в поисках объедков. Но теперь Найда перестала доверять даже тем дворам, куда раньше забегала без опаски.
Вечером в их доме появился еще один человек. Он резко отличался от всех, кого собака видела раньше. Это был молодой, но уже сердитый мужчина, сытый, чистый, уверенный в себе. И приехал он не на заморенной коняге, а на округлом нервном коньке, который привязанный к забору нетерпеливо перебирал копытами и грыз удила.
Найда, отвыкшая от таких лошадей, подошла поближе, удивленно гавкнула коньку в морду. Обычно лошади, истомленные работой, только мотнут головой и все. Этот же встал на дыбы, рванулся что есть силы, оборвал повод и пошел по улице немного боком, кося бешеным глазом на собаку. И она, вдруг забыв про пустой желудок, бросилась за ним с веселым лаем, дурачась, как давно уже не дурачилась. Она оставила конька далеко за пасекой деда Егора, когда он покрылся белой пеной, и направилась было домой, но омшаник, ровные ряды ульев заставили ее завернуть. Шарик и Букет выскочили навстречу с лаем, но, узнав, завиляли хвостами и стали обнюхивать. Были они изрядно похудевшие, бока ввалились, шерсть клочьями висела на ляжках. Найда вбежала во двор и увидела деда Егора, который с хриплым хеканьем колол дрова. Она подходила даже к нему с недоверием, издали принюхиваясь, но доброжелательно помахивая хвостом.
Дед Егор воткнул топор в бревешко, с трудом разогнулся, держась за поясницу и зашкандылял в старых валенках с обрезанными голенищами к крыльцу. Медленно, осторожно сел на ступеньку. Вздохнул и заговорил усталым, тихим голосом, почесывая собаку за ушами:
