Леонида затрясло, и он с трудом довел разговор до логического конца.
Потому что товара не было.
И теперь он вынужден был идти на страшный, ничем реально не обеспеченный риск. Но иного выхода не было, потому что ни Ольховик, ни Спиридон, ни другие люди из группы не хотели переходить в незавидную категорию граждан, поступающую на хранение в морг.
– Так кто такой этот Мангуст? – повторил Спиридон. – Он может накапать мусорам или ФСБ, что мы целились на этот институт?
– Насчет накапать – это туфта, а вот если ему вздумается ставить нам палки в колеса, так это можно поиметь неплохие проблемы. Не такие, конечно, как с Арийцем, но все равно… Как говорится, последняя соломинка ломает спину верблюда. Так и нам каждое лишнее недоразумение – типа вчерашнего, в сауне, – может стоить впустую потраченного времени, а это время отольется в такой геморрой, что потом впору будет самим пускать пулю в собственную пасть. Что же они там так долго?
Это уже относилось к людям Леонида, которые находились внутри корпуса.
Ольховик нервно пощупал парик и усы, с помощью которых – да еще посредством со знанием дела наложенного грима – он фактически до неузнаваемости изменил свою внешность, с накипающей досадой и раздражением подумал, что Славе и Толстому пора уже давать о себе знать.
В этот момент зазвонил сотовый телефон, Ольховик поднес его к уху и услышал:
– Все готово, Леонид Борисович. Время.
– Идем! – скомандовал Ольха и, выйдя из машины, направился через дорогу прямо к входным дверям пятиэтажного здания. За ним последовал Спиридон.
В полутемном вестибюле их встретил невысокий, интеллигентного вида круглолицый крепыш в стильных очках, в джинсовой куртке и строгих черных брюках и проговорил:
– Все чисто. В лаборатории никого нет – все ушли на обед. Один охранник и еще второй – у спецхрана.
Они прошли мимо дремавшей вахтерши, столкнулись со стайкой оживенно переговаривающихся и смеющихся студенток в белых халатах, накинутых поверх одежды… Спиридон повернулся было в их сторону и хитро подмигнул одной из них, но тут же услышал сдавленное шипение Ольховика:
– Ты что же это, гнида… забыл про Остапа?
Спиридон был парень с крепкими нервами и не страдающий ни излишней сентиментальностью, ни сентиментальностью вообще. Но он вздрогнул, потому что вспомнил мертвое лицо Остапа, упавшего вчера в бассейн с простреленной головой – простреленной только за то, что он не услышал, как расправились с его шефом и Спиридоном. Потому что могло быть и хуже, если бы Ольховик не нажал на кнопку вызова, а Остап ничего не слышал.
