Фраза осталась незаконченной, потому что из погреба показалась всклокоченная голова Кости. Он ухмыльнулся и выставил на край погреба здоровенную, вероятно, десятилитровую банку с какой-то мутной желтоватой жидкостью, а потом дослал к ней трехлитровую банку огурцов.
– В-вот, – выдохнул он и одним упругим движением вспрыгнул на пол.
– Что это? – спросила я.
– Это? Огурцы с этим… с рассолом.
– Нет, я не об этом. Во-он тот чудо-резервуар.
– Тот? Я так думаю, что это самогон.
При слове «самогон» Докукин вздрогнул, схватился за горло и выбежал из дома, и со двора послышались характерные звуки, что обычно издает человек, которого интенсивно тошнит.
Курилов пожал плечами и, открыв банку огурцов прямо зубами, начал жадно пить рассол. Потом заел огурцом и с живостью принялся открывать самогон.
– Э-э, Костенька, – остановила я его, – ты чего это делаешь?
– Как – чего? Похмеляться буду, – пробурчал он. – Нельзя же так жить, в самом деле. А ты не будешь, что ли? Потом еще пива по пути перехватим и совсем поправимся.
– Не пойдет, – сказала я. – Хотя в принципе, если ты хочешь остаться погостить у Докукина, то пожалуйста.
– Погостить? – Он аж выпустил из рук самогон, отчего тот свалился обратно в погреб и с грохотом разбился. В нос шибанула струя жуткого сивушного зловония.
Курилов втянул ее ноздрями и едва не последовал на двор вслед за Докукиным.
– Д-да, ты права, – протянул он. – Это пить нельзя. Ладно… пойдем собираться.
– Погоди, – остановила его я, потому что он повернулся ко мне правым боком, и я ясно увидела на его шее, плече и предплечье четкие следы нескольких укусов. – Эт-та еще что такое?
Он опустил глаза и окинул подозрительные следы на своей коже коротким взглядом. Его лицо приобрело лукавое, откровенно насмешливое выражение.
– А-а, это? Это кто-то из нас двоих творил пьяные безобразия, включающие грязные домогательства и тотальную моральную нечистоплотность.
И, не дав мне сказать ни слова в ответ на эту возмутительную тираду, он развернулся и пошел в дом.
* * *
Докукина уложили на заднее сиденье «Ауди», сочтя, что оставлять его в Заречном одного по меньшей мере неблагоразумно, и поехали прочь из этого жуткого поселка, едва не сведшего нас с ума в эту невероятную, феерическую и необъяснимую ночь.
– Если бы кто приехал сегодня часика эдак в два ночи… бери нас тепленькими – не хочу, – сказал Курилов.
– Да уж, перепились с испугу, как свиньи, – поддержала я. – Хотя неизвестно, было бы нам лучше, если бы ничего не пили.
