«Как же мне быть? Ведь через окошко мне ни за что не установить более или менее устойчивый контакт, — подумала я, — как же мне…»
— Послушайте, — сказала я, — если я буду общаться с больным через окошко, то он бессознательно будет сопоставлять меня с теми… кто его здесь задерживает. К тому же Петров сидел в тюрьме, и он должен сохранить воспоминания о таких дверях — с глазком и окошечком для выдачи пищи. Другое дело, если я присяду с ним рядом и спокойно поговорю. Обещаю вам, что ничего не случится.
Женщина в белом халате задумалась.
— С точки зрения психологии правильный подход, — проговорила она. — А вот у тех ваших коллег, которые до вас приходили, допрос не получился скорее всего из-за того, что они общались с больным через окошко для выдачи пищи… Но взять на себя такую ответственность и пустить вас в палату…
— Обещаю вам, что все будет в порядке, — снова сказала я.
Женщина поколебалась еще минуту и решилась наконец.
— Хорошо, — вздохнула она, — только… Напишите мне расписку, что вы… ну и так далее. Вот листок из моего блокнота и ручка.
— С удовольствием! — воскликнула я и мгновенно написала требуемую медсестрой расписку. — Открывайте, — попросила я.
— Я буду неподалеку, — сказала женщина, — если что-нибудь случится — кричите, я тут же подам сигнал тревоги. Дверь я закрывать не буду.
— Хорошо, хорошо…
— И еще одно, — предупредила она, — не спрашивайте его, пожалуйста, напрямик о том дне, когда он… При воспоминании о своем потрясении больной впадает в беспокойство и может сделаться буен. Он сейчас, правда, в смирительной рубашке, но вы себе не представляете, на что способны больные, когда у них обостряется заболевание…
— Я приму к сведению.
Лязгнуло железо, и толстая, обитая металлическими пластинами дверь отворилась.
Я вошла в палату…
* * *
Палата почти ничем не отличалась от тюремной камеры-одиночки. Парашу заменял по горло забитый испражнениями унитаз, нары — койка, прикрученная ножками к полу; а стены были обиты какими-то мягкими матерчатыми пластами, вроде спальных матрацев, — видимо, для того чтобы пациент в припадке не разбил себе голову.
На койке, забравшись туда с ногами, сидел крупный мужчина. Он был коротко стрижен и давно не брит, почти совершенно заплывшие глаза его были покрасневшими. Красен был и его нос — с горбинкой от давнего перелома. Спеленутый смирительной рубашкой и горбоносый, он походил на больную поникшую птицу.
— Здравствуй, Никита, — сказала я, усаживаясь рядом с ним на койку.
