Потом, на кладбище, он посмотрел в ее лицо. Гроб поставили на две табуретки, все по очереди стали подходить к нему и прикладываться ко лбу лежащей в нем женщины. Пашу подтолкнули: «Иди, попрощайся с мамой».
Он посмотрел в ее лицо и, не увидев знакомых темных глаз, всегда, несмотря на самую жуткую усталость и безнадежность, чудесно-живых и любящих, громко произнес: «Откройте ей глаза!»
После этого все покатилось. Бабушка умерла через полгода, отец запил и все чаще являлся домой в сопровождении каких-то темных личностей, пахнущих перегаром. Они научили Пашку пить, и уже в неполные семь лет он мог, не морщась, выпить стакан водки. А перед глазами заваливался на бок, плыл маленький дурнотный мирок, и Паша падал на кровать, горло хрипло клокотало, выталкивая сухое рыдание, — и мальчик забывался…
Вскоре у экс-инженера Иванова стало вполне хватать денег на водку, которая в огромных количествах лилась каждый день в его квартире.
Впрочем, тут же выяснилось, что квартира уже перестала быть его.
Оказалось, что в пьяном угаре Иванов подписал какую-то бумагу, получил немерено денег — вот их-то он и пропивал, — а потом, когда деньги закончились, явились благодетели, показали документацию о продаже квартиры и, как итог всего, — предъявили ордер на выселение.
Так экс-инженер А.Н.Иванов стал бомжем. Вместе с сыном.
Теперь основным занятием Паши стало нищенство и воровство. Впрочем, воровал он необычайно ловко, и папа только дивился смекалке и криминальным талантам своего сынка — «нытика».
Сам же Иванов ограничивался тем, что пролеживал бока в старом сарае и пил — на деньги, «нажитые» сыном, — замечательные напитки «Свежесть», «Троя», «Боми», а также «Тройной» одеколон. Пил с дворником Герасимом, запойным пьяницей и, как нарочно, — глухонемым. Правда, собаки Му-му у него не было.
А если бы была — пошла бы на закуску, как болонка старухи из седьмой квартиры.
Со времени смерти матери в Паше словно что-то перевернулось. Перевернулось и затвердело.
Из плаксивого и забитого домашнего мальчика, стыдящегося своей бедности и никогда не знавшего игрушек, кроме того медведя, что подарила ему мать на трехлетие, он стал уличным волчонком. Жестоким, злым, сознающим, что стоит ему в чем-то уступить или проявить слабость — все, его затопчут.
И вот однажды он не вернулся в старый сарай, где пьяно мычал глухонемой и не более членораздельно выражался его, Паши, пьяный отец.
Он шел по улице, щупая в кармане только что стянутый у какой-то зазевавшейся женщины кошелек. Кошелек до того лежал в сумочке, которую он уже продал за полтинник скупщику Гене на базаре с сомнительным названием «Плешка». А в кошельке Пашка обнаружил три сотенные купюры и еще мелочи рублей на сорок.
