Да, редактор написал все то, что писать как раз и не следовало.
Страшно огорченный, полицейский Бьёрк был именно тем, кто сунул еще мокрую от типографской краски газету в руки комиссара криминальной полиции. Ожидавший в полицейском участке комиссар, прочитав статью, зарычал от гнева.
- Это просто непорядочно так писать! - кричал он. - Это абсолютно непорядочно!
Пекарь Лисандер употребил еще более крепкие выражения, когда через некоторое время в бешенстве ворвался в редакцию газеты. Жилы на его висках набухли от бешенства, и он изо всех сил грохнул кулаком по столу редактора.
- Ты что - не понимаешь? Это преступно - так писать! - закричал он. - Ты что, не понимаешь, какой опасностью грозит это моей девочке?
Нет, редактор об этом даже и не подумал. Какой еще опасностью?
- Не представляйся большим дураком, чем ты есть на самом деле! Этого, видишь ли, не требуется, - сказал пекарь, и был совершенно прав. - Разве ты не понимаешь, что парень, который может один раз убить, прекрасно может повторить это еще раз, если сочтет необходимым. И в этом случае, должен сказать, весьма предусмотрительно с твоей стороны дать ему фамилию и адрес Евы Лотты. Ты что - не мог указать заодно и номер телефона, чтобы он позвонил и заранее назначил время?
Ева Лотта тоже считала, что статья преступна, по крайней мере отдельные ее части.
Сидя на чердаке пекарни вместе с Андерсом и Калле, она читала газету:
- «Маленькая прелестная Ева Лотта играет сегодня среди цветов в саду своих родителей…» - ну и ну, катись ты… Разве можно быть таким дураком, если пишешь в газетах?
Взяв у нее газету, Калле прочитал статью и огорченно покачал головой. Настолько-то он еще продолжал оставаться суперсыщиком, чтобы понять, как безумна эта статья. Но другим он не сказал об этом ни слова.
Редактор между тем был прав, когда написал, что Ева Лотта, похоже, забыла это ужасающее событие. Конечно, она ведь почувствовала себя такой старой, почти пятнадцатилетней. Но, к счастью, она обладала способностью юной души забывать почти на следующий день то, что доставило неприятность. И только когда наступал вечер и она лежала в постели, ее мыслям было трудно оторваться от того, что ей не хотелось вспоминать. Первые ночи она спала совсем беспокойно, а иногда кричала во сне так, что маме приходилось будить ее. Но днем, при ярком свете солнца, Ева Лотта была спокойна и весела, как прежде. Ее решения стать более женственной и отказаться от участия в войне Роз хватило всего на два дня. А потом она больше не выдержала. Она сама чувствовала, что чем безумней были игры, в которые она бросалась очертя голову, тем скорее то ужасное могло исчезнуть из ее сознания.
