— Знаете, девочки, — сказала Клюева, когда пострадавшие собрались в сквере на тех самых ржавых качалках, где недавно беседовали Люда с Исмаиловым, — мне кажется, нам надо все-таки проявить к парням некоторую снисходительность.
— С какой это стати? — удивилась Власова.
— Я долго думала над всем тем, что произошло у нас в классе, и вспомнила, что мой Алик сначала пришел со своими предложениями к тебе, Надя? Думаю, ты не можешь этого не помнить!
— Конечно, помню, ну и что?
— А то, что, видимо, при жеребьевке ему досталась ты. Вот он и пошел… Но, девочки, — Клюева подняла вверх указательный палец правой руки. — С судьбой спорить бесполезно, поэтому у вас ничего и не вышло!
— И что?
— А то, что Алик не виноват! Он подчинился решению большинства, поплелся со стихами к тебе, даже не подозревая в тот момент, что судьба предназначала ему меня! Так и в Пашкиной задаче, между прочим, сказано.
— И что ты предлагаешь? — спросила Таня Прохорова, которую девчонки совсем недавно допустили в свою компанию, чем она очень гордилась. Еще вчера она была никому не нужным синим халатом среди пробирок, а сегодня получила статус девушки, которую коварно обманул ее молодой человек. В том, что Степа Карпухович является ее молодом человеком, Таня уже и не сомневалась.
— Я собираюсь Алика простить, — заявила Клюева, — и вызнать у него результаты жеребьевки.
— Зачем? — раздражилась Надя.
— Затем, что если ее результаты не совпадают с тем, что у нас в классе сложилось, то ею, жеребьевкой, по-моему, можно пренебречь, как детским атавизмом.
— Мне кажется, что Настя правильно говорит, — живо отозвалась Таня Прохорова, потому что она уже очень жалела о том, что демонстративно убежала от Карпуховича. Наверняка Степа, как и Алик Зайцев, ни в чем не виноват.
— Ну что ж, — поднялась с качалки Надя. — Попробуй, Настя. Хуже, наверно, все равно уже не будет.
Из сквера Таня Прохорова шла домой вместе с Надей. Она чувствовала себя теперь очень значительной персоной и почти такой же красивой, как Власова. Конечно, ростом она не вышла, но ведь и Степа не слишком высок. Ей в самый раз.
— Скажи, Надя, — начала она. — А Павлик тебе в любви признавался?
— Как тебе сказать… — задумчиво проговорила Надя. — Впрямую таких слов не говорил, но мне казалось, что и так все ясно. А теперь… Я не знаю, что и думать. Неужели это все игра? Только зачем? Какой во всем этом смысл?
— А я так думаю, что никакая это не игра, что все-все правда! — горячо возразила Таня. — Может быть, сначала они действительно дурачились, а потом… В общем, не верится мне, что Степа подлец! Он такие красивые стихи написал! Разве можно одновременно писать любовные стихи и замышлять нечеловеческое коварство?
