— Оставь‑ка ты Дедушку в покое: пусть он поспит после обеда. Когда такое говорят, внукам, понятное дело, становится обидно. Так и случилось.
А когда, отобидевшись, Внук вернулся на веранду, Плетёное Кресло‑Качалка ещё раскачивалось в разные стороны, да самого‑то Дедушки в нём уже не было. И сколько потом ни звали его сначала к обеду, а после к чаю, он так и не появился. И тогда все заплакали и поняли, что Дедушка опоздал навсегда. Только Внук не заплакал, а изо всех сил стал стараться взрослеть и повзрослел так быстро, что никто и глазом моргнуть не успел. А потом вдруг как‑то взял да и опоздал к обеду на целых два часа… его и ждать‑то почти перестали.
Но он всё‑таки вбежал в столовую, когда все уже доедали третье, — и таким счастливым не видел его никто и никогда.
— Вам привет! — крикнул взрослый Внук с порога.
— От кого? — поинтересовались в доме.
— Вам привет от Дедушки! Я только что встретил его в районе Мыса Доброй Надежды.
— Мыса Доброй Надежды? — опешили за столом. — Как же ты попал‑то туда?
В ответ была улыбка и такие знакомые всем в доме слова:
— Да вот… унесло …
КЛЕТЧАТАЯ БУМАГА, КОТОРАЯ ТЕРПЕЛА СКОЛЬКО МОГЛА
Сразу предупрежу, что это ни в коем случае не история о дорогой бумаге… вы, конечно, понимаете, что я имею в виду. Бывает такая дорогая бумага — изготовленная особым способом: какая‑нибудь необыкновенно белая, необыкновенно тонкая и с водяными знаками, которые видны на просвет… или, наоборот, необыкновенно толстая и тяжёлая, с шероховатой поверхностью и такими специальными выпуклостями: их ощущаешь, когда ведёшь по бумаге ладонью. На таких сортах бумаги пишут в особых случаях — например, когда подписывают государственные документы. И понятно, что эта бумага — не для всяких глупостей… Но речь у нас всё равно не о ней.
Речь у нас о совсем обычной бумаге — о клетчатой бумаге, вырванной из большой тетради… проще не придумаешь! А вот тоже, поди ж ты… именно она и оказалась такой бумагой, которая…
Впрочем, судите сами.
Клетчатая Бумага прекрасно знала, что терпеть ей — положено, недаром же вокруг так и говорят: «Бумага всё стерпит!» И она, вообще‑то говоря, терпела сколько могла. Кстати, довольно долго терпела… целых полчаса.
Это тогда было, когда на ней написали одну глупость — причем такую, что и язык не поворачивается повторить. Придется повторить неповорачивающимся языком — причем я не уверен, что не‑поворачивающимся языком у меня получится четко, но повторяю: «Все вокруг дураки». Это была не просто глупость, а большая глупость, потому что понятно: далеко не все, кто вокруг, — дураки. Дураков, конечно, есть немножко… как же без них? Но вот чтобы так уж прямо все были дураками — это извините, пожалуйста!
