— Ладно. Может быть, ты и не шпион. Наверное, просто сумасшедший. — Она улыбается — в первый раз за все время — и садится на корточки у стены, не спуская с него взгляда. И уже легким непринужденным тоном спрашивает: — А что ты думаешь о нашей деревне, Стэйтлер?
— Я даже не знаю, что сказать.
— Ну, какое мы произвели на тебя впечатление? Какие мы? Простые или сложные? А может, злые? Ужасные?
— Странные, — отвечает он.
— Странные относительно тех людей, среди которых ты жил, или вообще?
— Мне трудно определить… Вы как будто из другого мира. Это одно и то же. Я… Как тебя, между прочим, зовут?
— Арта.
— Артур? У нас это мужское имя.
— А-р-т-а.
— А, Арта. Как прекрасно, что ты живешь так близко к земле, Арта. Для меня это только мечта. Эти маленькие дома, эта площадь. Все ходят по открытому пространству. Солнце. Огни зданий. Ни лестниц, ни спусков… А этот обряд ночью. Музыка, беременная женщина. Что это было?
— А-а. Ты о противородовом танце?
— Так вот что это было! Это был… — он запинается, подбирая слово, — обряд стерилизации?
— Это танец для того, чтобы обеспечить хороший урожай, — говорит Арта, — чтобы посевы были здоровыми, а деторождаемость низкой. У нас есть свои законы о рождаемости.
— А женщина, которую били, она что? Забеременела незаконно, да?
— О, нет, — смеется Арта. — Дитя Милчи вполне законное.
— Тогда зачем же… так ее мучить… ведь она могла бы потерять дитя…
— Кое с кем так и случается, — спокойно говорит Арта. — В коммуне сейчас одиннадцать беременных женщин. Они тянули жребий, и Милча проиграла. Или выиграла. Понимаешь, это не истязание, это религиозный обряд: она — священная избранница, святой козел отпущения… я не знаю соответствующего слова на вашем языке. Своими страданиями она приносит здоровье и процветание коммуне. Охраняет наших женщин от нежеланной беременности, чтобы не нарушалось равновесие. Конечно, это очень больно и стыдно — быть обнаженной перед всеми. Но это должно быть выполнено. Это большая честь. С Милчей этого никогда больше не сделают, и она будет иметь определенные привилегии в течении всей оставшейся жизни. И конечно, все благодарны ей — теперь мы еще на год защищены.
— Защищены? Он чего?
— От гнева богов.
С минуты он старается постичь, при чем тут боги. Потом спрашивает:
— А почему вы стараетесь уклоняться от рождения детей?
— Может быть, ты думаешь, что мы владеем всем миром? — вдруг ожесточается Арта. — У нас есть коммуна. Нам выделена определенная площадь земли. Мы должны производить пищу для себя, а также для гонад, ясно? Что было бы с вами, если бы мы просто размножались, размножались и размножались — до тех пор, пока наша деревня не заняла бы половину существующих полей и пищи, которую мы производим, хватало бы только для наших собственных нужд? Дети должны жить в домах, дома занимают землю. Как обрабатывать землю, занятую домами? Вот и выходит, что должны быть ограничения.
