«Нет, моя жемчужина сюда не закатилась».
В обед на реку выгулял, тут кафе «Ледовитый океан». У ворот старинна избушечка, кабыть из-под ягой бабы. Постучался:
— Хозяйка жива?
— Жива маленько-то…
Хорошенька беленька старушоночка у оконца вяжет. И котенок у печки из чашечки лапкой ест.
— Бабушка, я не гадать.
— Что тут гадать, без гаданья видать. Нарядной, взволнованной, судьбу свою ищешь.
— Бабушка, я остался без невесты!
— Значит, курвяга кака-нибудь.
— Нет, уж всех честнее да прекраснее!
— У тебя-то, дитя, простота в лице детская, ненаглядная. Ежели она стоющая женщина, ты у ейного сердца прижат.
— Потеряю ее — буду пить, в карты играть!
— Не дичай. Праведна любовь не потеряется.
— На тебе, бабушка, на гостинцы.
— Не надо, не надо! Свадебного принесешь, пряничков мятных.
Как меня эта маленькая старушка развеселила! А к вечеру еле ноги перекладываю: новые ботинки жмут. О полночь в Лодейну улицу выбрел. Над городом тихо припало. Солнце присело на воды, как утка. Вот и дом № 18, а как зайдешь… Стою, булочку доедаю. А на крыльце человек и пошевелился. Вам кого?
— Дозвольте с вами на крылечке посидеть, опоздал на пароход.
— Даже прилечь не угодно ли! Вот вам оленья постель. Я как выпью, меня женка всегда на улицу выгонит и постелю высвиснет. Для гостя можно бы в избу поколотиться, да боюсь, чем бы не огрела…
А я на оленину пал, пальтишком накрылся… Как у мамы за пазушкой.
Пароходные свистки разбудили. В горницах хозяева ругаются. Больше слыхать выговор женственный, полный, окатистый. Я застегнулся да наутек… И не поблагодарил. А день серый, с дождем. Поглядел на себя: весь в оленьей шерсти. О, кто бы меня шомполом оловянным настегал! За тенью гоняюсь, за ветрами бегаю. А тут и городу конец; невеличка осталась Кузнечевская слободка. Домишки, как коробки, худые, а нельзя не пройти. По дороге канава: с горы вода летит, льет. Мостик был, да сплыл. Я размахнулся да — р-раз на ту сторону. Тут оступился, каблук отсадил и карман оторвал. А глины на ногах, на боках!… Тут я духом упал, тут весь форс потерял.
«Эх, Митя, Митя!… Век над людьми смеялся, теперь сам всех насмешил!»
И поворотил я обратно — скорее бы на пароход да домой. Плакать не плачу, а слеза бежит.
«Эх, Машенька Кярстен, потерял я тебя!…»
А поперек дороги под старым карбасом сапожник, как в магазине, сидит. Тремя гвоздиками прихлопнул мне каблук.
— Мастер, вы худо сделали.
— Худо сделал, дак и опять ко мне прибежишь. Крепко сделаешь, дак и без денег сиди…
