У меня годов до двадцати пяти к дамам настоящего раденья не было.
Конечно, при гостях пронзительность глаз делаешь, а все не мои. Притом холостой да мастер корабельный, дак сватьи налетают, как вороны на утенка:
— Погоди, Митька! Роешься в девках, как в сору, одна некрасива, друга нехороша, а криворота камбала и достанется.
— Скажите, как напужали!
— Небось напужаешься! Над экими, как ты, капидонами вымышляют колдуны-ти. В гости тебя зазовут, в чаю, в кофею чего надо споят, страшну квазимоду и возьмешь, молекулу.
А я живу, какого-то счастья жду, судьбы какой-то. А дни, как гуси, пролетают.
… Позапрошлая наступила зима, выпали снеги глубоки, ударили морозы новогодни. Три дня отпуску, три билета в Соломбальский театр. Соломбала — города Архангельска пригород. От нашей Корабельщины три часа ходу.
У вдовы, у Смывалихи, остановился. Вечером в театре жарко, людно. В антракт огляделся: рядом особа сидит молодая. Сроду не видал такого взора! Не взгляд — тихая заря поздновечерняя. Больше во весь вечер не посмел в ейну сторону пошевелиться.
Другой день ушел в гости к вечеру.
Народушку в театре — как тараканов на печи.
— Ишь лорд какой расселся, член парламента! Расшеперил лапы-то!
Ейно место охраняю… Идет. Голову гордо несет, щеки, уши пылают. Стыдится. Честного поведения, значит При встал ей. Мило улыбнулась.
«Грозу» Островского представляли… Вместе ахнем, вместе рассмеемся, а слова за сто рублей не сказать. В антракте осмелел:
— Не угодно пройтись в фойе?
— С кем имею честь?
Такой-то.
— Марья Ивановна Кярстен.
И в слове и в походке она мне безумно нравится. У ей все так, как я желаю.
— Что на меня зорко глядите?
— Очень вы, Марья Ивановна, ненаглядны. Только во взорах эка печаль…
— Оттого, что родом я со печального синя-солона моря…
— У меня тоже не с кем думы подумать, заветного слова промолвить. Марья Ивановна, мы другой вечер рядом сидим, вы меня вчера заметили ли?
У ней и смехи на щеках играют, оглядывает меня.
Экипажецка рубашка.
Норвецкой вороток.
Окол шеечки платок,
Словно розовый цветок!
— … Ну, как вас не заметить?
— Это я для вас постарался, гарнитуровым платком повязался.
А в последнее действие уливается моя соседка слезами.
— Люблю слушать, как занапрасно страдают…
— Любите, а эдак плачете.
— Я сама в том же порядке.
Проводить не дозволила, одна убежала.
На третий день представленья не было, только дивертисмент музыкальных номеров. В мире звуков рассказываю Марье Ивановне, что-де у меня мамы нету, сам хлебы пеку, тесто жидко разведу — скобы у дверей и у ворот в тесте…
