– Прошу прощения, до отеля «Пенн» я доеду?
Женщина безразлично посмотрела на него и кивнула.
Дойл откинулся на спинку сиденья и начал прокручивать в уме события вечера. Ситуация оказалась сложнее, чем он предполагал. Смерть Дюваля, пропажа книги и обвинение Лавкрафта в убийствах за несколько тысяч миль от Лондона – все эти факты определенно были связаны. И Дойл даже примерно не представлял, в чьих руках могут находиться нити заговора.
Он уже давно не виделся с Лавкрафтом. Вероятно, тот изменился? Стал чудовищем? В принципе в этом не было ничего невозможного, учитывая состояние духа и взгляды Лавкрафта. Но Дойл даже не стал обдумывать эту версию. Лавкрафта кто-то подставил. Он способен на многое, но не на убийство.
И монета. Маллин узнал монету и усмотрел в ней какое-то доказательство вины или соучастия в преступлении. Ничего себе, инкогнито! Дойл мысленно выругался. Надо очень постараться, чтобы в первые же дни пребывания в Штатах попасть в список разыскиваемых преступников полицейского управления Нью-Йорка. Непростительная оплошность. Он никогда не допустил бы ее, будь помоложе. Не стал бы носить с собой паспорт, небрежно извлекать из кармана монету. Он бы, конечно, не вошел в квартиру Лавкрафта так беззаботно, видя полуоткрытую дверь. Вот что значит долгое отсутствие практики. А в такой игре обычно второй шанс выпадает очень редко. Сегодня он принес делу больше вреда, чем пользы. Но вдруг завтра удастся что-нибудь поправить? При условии, что его утром не арестуют.
Отель «Пенн» казался приютом отдохновения. Швейцар с поклоном отворил двери. Знакомый вестибюль, оформленный в старом добром стиле. Измученный Дойл взял у портье ключ и поднялся к себе в номер.
Он снял пиджак, ослабил галстук, закатал рукава рубашки, а затем запер дверь и подставил к ней стул. Немного успокоившись, набил трубку, прикурил, вдохнул сладостный дым и несколько минут разглядывал улицу из окна четвертого этажа. Потом задернул шторы. Выложил на бюро содержимое карманов: бумажник, мелочь, часы, лупу, табак и трубку. Извлек из чемодана небольшую фотографию в рамке – Кингсли в форме королевских военно-воздушных сил, – поставил на столик и повернул так, чтобы она хорошо освещалась. После чего разложил остальные вещи. Разделся, облачился в пижаму, сел на кровать и придвинул к себе столик. Водрузив на нос очки, обмакнул перо в чернильницу и продолжил письмо жене, начатое вчера.
Генри по прозвищу Кривой поежился. Осенний воздух бодрил, пожалуй, слишком. После выпитого мутило. Он промокнул платком пот на своем изуродованном лбу – отсюда и прозвище – и глубоко вздохнул, заставив желудок успокоиться. Поправил сбившийся галстук, заправил рубашку в брюки и зашагал по Бауэристрит, стараясь не пошатываться.
