— Хорошо, что не весна теперь, — сказал Марвин. — Того и гляди тебе какая-нибудь дрянь в рот бы залетела.
Мальчишка с шумом захлопнул рот. Взгляд у него был почти влюблённый.
— Как здорово! — благоговейно прошептал он.
— А вот то, что у тебя каплун горит — совсем не здорово, — заметил Марвин. Мальчишка вскрикнул, засуетился, спасая ужин. Марвин подсел к огню, накинул плащ на сладко побаливающие плечи. Вот что значит — пару дней не разминаться.
— Как вы его!.. здорово!.. — закончив возиться с каплуном, повторил Робин.
— Кого?
— Его, — мальчишка кивнул на покосившийся пень, служивший Марвину манекеном. — Насмерть!
Марвин усмехнулся:
— Живой противник не стоял бы… пнём. И дрался бы я с ним иначе.
— Всё равно побили бы!
— Конечно, — улыбнулся тот — его забавляла непосредственность мальчишки, временами совершенно неожиданно сменявшая робость.
— Я бы тоже так хотел, — тоскливо сказал Робин.
— Я говорил уже — сбрось сотню фунтов, и сможешь.
— Не смогу, — помрачнел парнишка. — Я всегда такой был… ну, неуклюжий… как баран. Мне батюшка ещё сказывал.
— Так переубедил бы батюшку. Заодно и цель!
— Батюшка умер, — совсем уже понуро сказал Робин.
Марвин кивнул, с наслаждением впился зубами в хрустящее корочкой заячье мясо, прожевал, потом сказал:
— Бывает. В бою пал?
— Нет, — ответил Робин и замолчал. Марвин видел, что тема эта ему не слишком приятна, и не стал настаивать. Ему вообще не очень хотелось говорить — чуть подустал за день, да и ночь была уж больно хороша. Он представил, как славно сейчас сиделось бы у походного костра среди боевых товарищей, за рьяными обсуждениями дневной битвы, и тоскливо вздохнул.
— В бою пасть — это счастье, — мечтательно произнёс он. — Если и есть смерть лучше иной жизни, то такая.
— Не знаю, — нерешительно отозвался Робин, крутя в толстых пальцах каплунью ножку. — Как по мне, жить хорошо…
— Дурак, — беззлобно сказал Марвин. — Видал вон того лысого, в таверне? Чуть что, перед благородными башкой об пол? Так жить — хорошо?
— Хорошо, — пробурчал Робин, — только б не умирать.
— Ясно теперь, почему ты только сын сэйра, а не сэйр, — сказал Марвин. — Хотя, впрочем, и для сына сэйра твои слова — позор.
Робин вскинулся, поднял на Марвина глаза — неожиданно красивые, большие и карие, такие скорее подошли бы знойной девице, чем неуклюжему толстяку.
— Нам к позору не привыкать, — вполголоса проговорил он и отвёл взгляд.
Марвин задохнулся от возмущения.
— Ну ты даёшь, парень! К позору невозможно привыкнуть. И нельзя этого делать! Когда ты привыкаешь к позору — ты уже и не жив… пусть даже хотя бы как тот трактирщик. Крыса и та — живее.
