— Я убью вас, — одними губами сказал Марвин.
— Конечно, — улыбнулся Лукас. — Непременно. Я бы и сам за такое убил кого угодно на вашем месте. Но в данный момент перевес на моей стороне. Хоть этот-то вы признаёте?
Марвин не отвёл взгляд ни на миг — и это было хорошо, эх, до чего же это было хорошо! Лукас надеялся, что в его взгляде не отражается симпатия, которую он чувствовал к этому глупому стойкому мальчишке. Стойкость — это главное, а ум-разум придёт со временем.
Ничего… научим.
Он перестал улыбаться и сказал:
— Что же мне с вами делать, мессер?
Рядом возник оруженосец.
— Сэйр Лукас, ив вокруг не видать, — доложил он. — Берёза подойдёт?
— Забудь, — не глядя на него, ответил тот. — Отведи его обратно. Позови лекаря, пусть поглядит — его вроде лихорадит. И присматривай, чтоб не сбежал.
— Да как он сбежит — наши кругом, — хмыкнул Ойрек.
Лукас, не ответив, развернулся к примолкшим рыцарям.
— Благодарю за компанию, мессеры. Не унывайте, её светлость велела веселиться, — напомнил он и, отсалютовав, пошёл прочь. Он чувствовал на себе взгляды — и подумал: интересно, сколько из них поняли, что сейчас произошло? Вряд ли хотя бы один.
Кроме самого Марвина, разумеется.
Ближе к вечеру Лукас заглянул проведать своего пленника. Тот снова был без сознания — точнее, как выяснилось со слов Илье, спал после травяного настоя, который дал ему армейский лекарь.
— И он согласился выпить? — заинтересовался Лукас. — Или насильно влили?
— Нет, согласился, даже с охотой, — ответил Илье. Лукас не смог сдержать улыбки, глядя на расслабившееся во сне лицо Марвина. «А волчонок не так-то глуп… Во всяком случае, пустая спесь в нём не всегда пересиливает голос разума. Он хочет вырваться и отплатить мне за всё, а для этого ему нужны силы. И, по крайней мере, он это понимает».
— Посматривай тут за ним, — велел он.
Ночь Лукас просидел у костра, потирая сжатые в кулаки пальцы и тоскуя по мягкому климату южной доли Предплечья. С ним никто не разговаривал, даже Ойрек ни словом не помянул недавнюю сцену. Они не понимали, чего он добивается. Ничего удивительного — Лукас всю жизнь находил удовольствие в вещах, которые другим казались странными. И именно благодаря этому получил всё, чем сейчас обладал. Потому что нельзя было делать то, что он делал — для короля, для патрицианцев, для множества частных лиц, — не упиваясь этим. Нельзя было подчинять себе волю и разум других, если только воля и разум других не были слаще вина. И Лукас лишь теперь понял, что почти забыл вкус этой сладости. Почти совсем забыл… надо же.
