– Грустишь, земляк? Плюнь, дальше еще хуже будет. Опыты, том первый, мысль сто сорок девятая. И не самая новая.
Похмельная Личность села, не дожидаясь приглашения, бережно поставила перед собой стакан с «Изабеллой», положила рядом закусочную конфету, сняла шапку и пристроила на коленях. В пальто ей, видимо, было удобней, чем без. Судя по отрешенно-блаженному виду ПЛ, три Эдгаровых рубля уже давно были пущены в оборот.
– Чьи опыты?
– Опыты горькой жизни, – отрешенно ответила ПЛ. – Моей жизни. Таков наш удел – искать и не находить, стремиться и не достигать. Это из первого десятка. То, что я понял еще тыщи две с половиной, а то и все три литров назад. Счастье – призрак и мы принимаем за счастье то, с чем давно примирились. Тоже из первых... – ПЛ отрешенно крутила стакан и все более впадала в меланхолию. – Всю жизнь надеешься на будущее, а оно, обманчиво далекое, незаметно превращается в настоящее и – не успеешь и удержать, приостановить, вглядеться – оборачивается далеким уже прошлым, и чем дальше, тем труднее обманывать себя бодренькими мыслями о том, что, мол, все еще впереди...
ПЛ хлебнула «Изабеллу», отведала конфету, страдальчески мотнула головой и пригорюнилась. Говорила она медленно, с запинками, то ли вспоминая, то ли под действием поглощенных напитков, и очень серьезно.
– Так и умирают все прекрасные мечты наивной юности, умирают, чтобы никогда не возродиться, потому что возрождаться могла только птица Феникс, но ведь жила она лишь в сказках... Том второй. И вообще все наши дороги кончаются тупиками. Поэтому когда его спросили, зачем он жил, он ответил, что жил, потому что жили все. Такой, мол, обычай – жить. Там пошептались и спросили, стоило ли жить? Он ответил, что, по его мнению, не стоило... Там переглянулись и вынесли приговор: вернуть его и заставить в наказание прожить еще одну жизнь...
Слегка опьяневший небритый человек лет тридцати в сером пальто грустно и туманно посмотрел на Эдгара, вздохнул и тихо добавил:
– Он вздохнул и пошел жить. Том четвертый, мысль предпоследняя.
– А последняя? – Эдгар подался к серому человеку, с каким-то напряженным, болезненным, мучительным вниманием вглядываясь в его рано увядшее лицо.
– Жить, когда тяжело – жить вдвойне. Думаешь, я всегда таким был? Господи!.. Помню, лет десять назад... Осенью, в темном небе – падающие звезды. Красиво... А теперь и звезды не те, земляк. Скажешь, это звезды падают? Ошибаешься, земляк. Помойные ведра с орбитальных станций выбрасывают. Абсолютно достоверно, сам читал. Так вот и живешь, как в слоеном пироге. Слой – работа, слой – мысли твои, думы твои, фантазии... Слой – воспоминания. Грустно, земляк... Да, а про сюжетец я не забыл. Дохленький такой сюжетец, но уж чем богаты. Ты только послушай, земляк, какой эпиграф: «Мы – забытые следы чьей-то глубины». Александр Блок. А? Да под такой эпиграф просто грех не написать что-нибудь этакое... – Серый Человек ссутулился. – А у меня вот ерунда какая-то получается. Дохленький, очень дохленький сюжетец...
