«До свидания», а еще лучше «Прощайте» – и покинул бы аттракцион. Навсегда. А дворнику выкатил бы пузырь.
Маша не сказала: «До свидания», она освободила ноги, подошла к Шурику и тихо произнесла:
– Повернись.
Со скотчем она справилась быстро, аккуратно размотав его, вместо того чтобы разорвать. Шурик помимо боли в руке испытывал ужасное головокружение и жажду.
– Снимай куртку, погоди, я помогу. Рука опухла, словно от укуса гигантской осы. Шурик боялся посмотреть на предплечье.
– Так больно? – Маша дотронулась до опухоли.
– Блин-н-н…
– У тебя, кажется, перелом. Закрытый. Как у Никулина. В больницу надо.
– Я счастлив, что не открытый. Будто заново родился. Сволочи…
– Это настоящие бандиты, да?
– Да уж не фальшивые. Даже с водяными знаками. Маш, я тебе все объясню, хорошо? Прости, это глупость какая-то…
– Потом. Сейчас в больницу надо.
– С гипсом ходить придется?
– Да. Главное, чтоб осколков не было. Потерпи чуть-чуть, я шину наложу. Веревку надо снять, погоди.
Маша распутала веревку, на которой полчаса назад болталось бренное тело журналиста, нашла обломок доски и принялась за работу. Шурику казалось, что от ее прикосновений боль растворяется и улетает в темноту. Машенька…
– Все… Пойдем отсюда. Я помогу.
Генка пригубил своего любимого портвешка и, не выпуская из руки, поставил стакан на табурет.
– Я, пока в общагу не пристроился, на вокзале кантовался. В пустом вагоне. Днем подрабатывал помаленьку. На вокзале всегда халтуру найти можно. Вещички поднести, вагон почтовый разгрузить, перрон подмести. Начальник вокзала меня знал, с деньжатами не обижал. Вот, значит… А сортира нормального на вокзале не было. И сейчас, наверно, нет. Обычная будка на четыре дырки. А народу, прикинь, сколько? Как поезд придет, так очередь. Через неделю яма полна-полнешенька… Мне Андреич, ну, начальник, и предложил дерьмо убирать. За полташечку. Я человек не брезгливый, согласился. Кому-то ведь и этим заниматься надо. Полташечки мне как раз на неделю хватало. Нашел я робу старую, сапоги, лопату совковую и приступил к почетным обязанностям. А чтобы народ не смущать, на двери сортира табличку вешал: «ПЕРЕУЧЕТ». В ларьке попросил. Другой не нашел. Ну, переучет и переучет, кому какое дело, что там переучитывают… В общем, в положенный срок, когда дерьма поднакопилось, повесил я табличку и в забой спустился. Мужицкую половину очистил, за женскую принялся. И тут какая-то за-сранка, то ли слепая, что табличку не видела, то ли терпеть не могла, в заведение и проникла. Уселась прямо над моей непокрытой головой, да как… Господи, прости мою душу грешную, не удержался я от такой наглости! Кому приятно? Как гаркну вежливым тоном! «Что ж ты, корова, вытворяешь-то?! Пьяная, что ли?!» Дамочка взвизгнула от испугу да в очко задом и провалилась. Мало того что провалилась, так еще и застряла, бестия! И самостоятельно выбраться никак не может по причине широкой кормы. А самое ужасное, что щеколду изнутри заперла. Как прикажешь ее доставать?! Она визжит, что твой поросенок, про поезд что-то, да про мужа. Я из ямы выбрался, к дверям подхожу, двери крепкие. Пришлось с петель снимать, а после прохожих просить, чтоб помогли они гражданочке. Да хрен там. Никто не подписывается. Хорошо, Нинка, бомжиха вокзальная, за треху согласилась… Для меня эта история паскудно закончилась. Гражданочка на поезд опоздала, муженек один на курорт уехал. Она жалобу накатала начальнику, судом пригрозила. Андреич ей ущерб компенсировал, чтоб сор из избы не выносить, а меня прогнал с вокзала… Но я и не унижался, а с поднятой головой ушел. Как говорили мудрые, человек достойный, упав, встает и идет дальше, а ничтожный разбивается и плачет, сидя на заднице…
