Опрятная лестница напомнила о Фрамбуа и дядюшке Эркюле. Святой Алан, как же хорошо тогда все было! Ну почему вместо мира и всеобщей радости начался сплошной кошмар?! Выстрелы из-за угла, спешный отъезд в Надор, еще более спешное бегство в столицу, октавианские ужасы, нелепая попытка отравить эра… Теперь Дик не сомневался – Ворон выжил, иначе б Хуан живым оруженосца не выпустил.
Красивый, полный трактирщик при виде гостя проявил бурный восторг. Бедняга чуть не бухнулся на колени, умоляя благородного господина остаться на ночь, и Дик покорно занял лучшую комнату с видом на монастырь. Ему предложили вина, и юноша пробормотал про «Вдовью слезу». «Слез» в гостинице не нашлось, и Ричард согласился на агарийскую лечуза вьянка, не все ли равно.
Хозяин умчался резать цыплят, а герцог Окделл примостился у опрятного стола. Оруженосец герцога Алвы прибыл в Крион, оставалось вскрыть пакет. Или не вскрывать.
Повелитель Скал мог выбросить зашитую в кожу вещицу в придорожную канаву, сжечь, утопить, потерять – и ехать, куда душе угодно, но юноша исполнил приказ даже не эра, а бывшего работорговца. Герцога Окделла послали в Крион, и он в каком-то полусне ехал в Крион. Дважды Дик сбивался с пути, потом ему помешали дожди и перебежавшая дорогу лань. Тем не менее любой дороге приходит конец. Бывший оруженосец Первого маршала Талига добрался до цели, оставалось взять нож и срезать печати.
Принесли вино. Оно могло быть любым: хорошим, сносным, отвратительным, – вкуса Ричард не почувствовал. Юноша смотрел на лежащий на столе черный предмет и пил стакан за стаканом, но голова кружиться не желала, хотя обычно Дику хватало пары бокалов.
Появился слуга – не тот, что караулил на улице, другой, худой и ушастый. Спросил, подавать ли обед, и Ричард велел подавать. Курицу зажарили отменно, хлеб был горячим, овощи – сочными. Нужно было есть, и Дик ел, и ел долго, потому что обед был отсрочкой. Затем Повелитель Скал долго мыл руки, объяснял трактирщику, что желает сменить одежду, разговаривал с портным и белошвейкой. Потом ушли и они, наступал вечер, запахло ночной фиалкой и другими цветами, которых Дик не знал, в монастыре зазвонили к вечерней службе. Здесь не воевали и не убивали, а молились…
Назойливый колокольный звон напомнил об Октавианской ночи, Дик захлопнул ставни и зажег свечи. Дольше тянуть было некуда, и юноша, взяв принесенный хозяином нож, подцепил знакомую печать синего воска и сорвал тонкую кожу.
