– Скинь в овраг, да и дело с концом! – выкрикнул знакомый голос, принадлежащий сержанту.
Кюсо действительно чувствовал горячую кровь на лице и понимал, что выглядит ужасно. Он даже представить себе не мог, сможет ли открыть глаза, когда горячая жижа остынет и превратится в липкую массу. Однако сейчас его волновало совсем другое: сможет ли он не дышать, пока схватившиеся за ноги солдаты волокут его тело к обочине.
Падение с двухметровой высоты принесло новую боль: в грудной клетке сломалась пара костей, а голова снова заныла, но зато он теперь мог позволить себе роскошь выпустить из груди отработанный воздух, а затем сделать небольшой вдох. Ему полегчало. Примерно с четверть часа раненый лежал неподвижно, а затем, открыв глаза и оросив ближайший лопух кровавой слюной, приподнялся на локтях и, превозмогая боль, пополз вверх, на обочину.
Стражников уже не было, как, впрочем, и следов нападения. С дороги пропали не только телега, но даже залитый кровью камень, о который он так больно ударился головой. На ветке сосны одиноко раскачивался труп Онвье с маленькой табличкой на груди: «За разбой!»
Всесильные Небеса услышали молитвы и избавили страждущего от компании тугодума-напарника, правда, сделали это по-своему, как будто нарочно издеваясь над ним.
* * *
Здание бывшей церкви отыскалось быстро. Сначала Патриун шел на шум: на разрывающие тишину ночи выкрики пьяниц, горланящих что есть сил похабные песни. Затем в чудовищную какофонию влились отрывистые звуки струнных и духовых инструментов – это пьяные, не менее чем гости, музыканты пытались воссоздать жалкое подобие мотива. Вскоре показалось и огромное здание, в окнах которого, несмотря на поздний час, горели огни.
«Все-таки странный народ эти переселенцы, а точнее, охотники, молиться в оскверненном храме боятся, а спиртное распивать – им и черт не брат», – подумал отец Патриун, остановившись в двадцати шагах перед распахнутыми настежь дверьми превращенного в кабак святилища. Преподобный отец, благоразумно одевшийся, как горожанин, твердо решил посетить это место, но внутренний голос сдерживал его, тихо нашептывая: что-то здесь не так, что-то неправильно в этом разгульном, ночном веселье.
Хоть последние тридцать лет и прошли в тихом монастыре, однако память быстро восстановила картины из далекого прошлого, еще из той поры, когда он не играл роль святого отца. Методом исключения старик вскоре восстановил несколько штрихов, недостающих в картине массового разврата и грехопадения. Площадь перед бывшим храмом, над которым теперь красовалась огромная вывеска «Общество Вольных Охотников», была совершенно пуста, поблизости не видно ни стражи, ни перепивших, ищущих укромный уголок, чтобы опорожнить натерпевшиеся желудки, ни мелкого ворья – тоже в своем роде охотников, но на куда более легкую добычу. Стекла заведения были целы, а стены девственно чисты, то есть без пошлых надписей, выцарапанных ножами, и без мокрых пятен от чьего-то поспешного общения с природой.
