Евномий склонил набок свою львиную голову. Ждал похвалы.
Ульфила сказал:
– Она выше всяких похвал. У меня не достанет слов, достойных красоты твоего слога, Евномий, стройности твоих мыслей.
Евномий деликатно кашлянул в сторону.
Ульфила продолжал задумчиво:
– Но кое с чем я не могу согласиться.
Евномий тотчас же насторожился.
– Да?
– Да. – На собеседника испытующе поглядел. – Ты пишешь, что Сын изменяем. Что Сын достиг Божеского достоинства после испытания Его нравственных свойств и вследствие обнаруженной Им устойчивости в добре. – Ульфила процитировал почти наизусть. Он говорил негромко, слегка задыхаясь, – волновался.
Зато Евномий был совершенно спокоен.
– Да, именно так я и писал. Бог предвидел, как Сын Его будет прекрасен по воплощении. Но если бы Петр или Павел оказались в земной жизни столь высоки и совершенны, как Иисус, то они были бы Сынами Бога, а не Единородный Сын Его.
– Отсюда легко можно вывести, что любой из нас, проявив надлежащую стойкость в добре, может быть усыновлен Богом, – сказал Ульфила. И желтоватый огонек загорелся в его темных глазах, когда посмотрел на закат. – Ты спрятал в своем учении страшный соблазн, Евномий.
– Ты что же, не согласен со мной? – поинтересовался Евномий.
– Нет, – сказал Ульфила. – Не согласен. Сын – великий Бог, великая тайна. Его величие таково, что постигнуть Его существо невозможно. Runa. Тайна. Magnum Misterium. Ни Петр, ни Павел, ни любой из нас…
– Ужели напрасно Господь наименовал Себя «дверью», если никого нет входящего к познанию? – запальчиво спросил Евномий. – Как это «невозможно постигнуть», если Господь – путь? Кто же идет по этому пути?..
– Евномий, – сказал Ульфила. – Пойми. Ты сводишь в ничтожество самое Искупление. Господь Иисус Христос – Устроитель спасения мира и людей. Если бы Он был так запросто постижим, как ты говоришь… Если любой из нас может заместить Его, набрав потребную меру добродетелей, то все Искупление обращается в ничто. – И спросил неожиданно: – Ты ведь не сомневаешься в святости Авксентия Медиоланского или Македония, епископа Константинопольского?
– Разумеется, нет, – надменно сказал Евномий. – К чему ты спросил?
– Давай завтра распнем их, – предложил Ульфила. – Как ты думаешь, проистечет из этого спасение человечества?
Евномий рассердился, потому что не знал, что отвечать.
– Я считаю своим долгом блюсти чистоту нашего учения, – сказал он наконец с тихой угрозой. – Когда я принял кафедру Кизика, я вынужден был заново окрестить своих прихожан. Не только никейского вероисповедания – они, кстати, именовали себя «кафолическими христианами». Но и кое-кого из тех, кто думал, что следует учению Ария. Они заблуждались и их учение было искажено. Мне пришлось учить их правильному символу веры.
