Как храм вязанками обкладывать стали, дождь перестал – угодно, стало быть, Доннару задуманное князем.
Из храма пение донеслось, только разве это пение? Вразнобой тянули что-то. То мужчины вякнут, то бабы им в ответ пискнут. Ничего, скоро вы по-иному запоете. Взвоет утроба ваша, как почуете близкую смерть.
Князь неподвижно на коне сидит, смотрит, как люди его трудятся, костер для предателей готовят. Солнце выбрались из-за тучи, вспыхнули золотые бляшки на одежде княжеской. Мокрые, еще ярче горят. На небе медленно проступила радуга.
– Изверг, – сказал Атанариху один из тех, что был к телеге привязан. – Что ты задумал?
Атанарих не ответил. Будто не видно – что.
Тогда пленный наглости набрался.
– Там же дети, – сказал он. – Одумайся, Атанарих.
Атанарих на пленного даже не поглядел, но коня тронул, ближе к храму подобрался и крикнул тем, что от гнева его под бесполезную защиту бежали:
– Эй, вы! Заткнитесь там, послушайте, что скажу!
– Отыди, сатана, – отозвался из храма густой голос.
– Детей своих пожалейте! – закричал Атанарих. – Ведь сожгу вас сейчас, ублюдки!
– Венец мученический, – завели те, но Атанарих – не зверь же он, в конце концов, был – перебил их ревом:
– Ежели себя не щадите, так хоть детей мне отдайте!
Но дверь не открылась и никого Атанариху не отдали.
Пленники, что за телегой стояли, все как один на колени попадали. Князь, дрожа от отвращения, дружинникам рукой махнул, чтобы поджигали.
И подожгли.
Занялось дружно, треск поднялся такой, что потонули в нем крики. Пламя поднялось до неба, норовя цапнуть языком радугу, горящую иным, холодным светом. Крики скоро смолкли, только огонь ревел. И еще паренек прыщавый скулил, свернувшись в траве, как паршивая собачка.
* * *
Пленных Атанарих сперва допрашивать пытался. Вопросы им задавал. Густые брови хмурил, вникая. Слово «христианин» произносить без запинки выучился.
Христиане, как сговорились, на вопросы его не отвечали, а вместо того чушь всякую несли. Хоть и одного языка они с князем, а хуже инородцев.
О чем Атанарих спрашивал?
Давно ли с имперцами снюхались, кто из ромеев в деревню ихнюю приходил, о чем имперец тот допытывался, что сулил. Ибо кишками чуял Атанарих: все эти бродячие сеятели ромейской заразы – не к добру. Честный человек свою землю пашет, чужую грабит, а не шляется туда-сюда с болтовней наподобие скамара.
Вот о чем Атанарих допытывался.
А о чем эти христиане ему толковали?
Бранили Доннара, лжебогом именовали; призывали его, Атанариха, рабу какому-то поклониться, какого ромеи за бродяжничество и хамство распяли; венца мученического жаждали.
