Монфор уселся внизу. Раны зализал. Немного их и было – ран. Наверх уставился алчно. Сидел, как зимний волк, под деревом, где неурочный путник спасается.
Без всякого толка минула еще седмица, и вот под стены Лурда явился из Тарба отец Гуг, продрогший и недовольный. Он-то думал Рождество в Тарбе справлять, при Петронилле, в тепле, сытости, а его в грязную деревню пригнали, к мужланам дурнопахнущим да франкам сумасшедшим.
Вот выходит граф Симон из того дома, где ночевал. Будто медведь из берлоги, выбирается из маленькой крестьянской лачуги (и как только там помещался!) – рослый, в овчином плаще. Бросил в лицо горсть снега, умылся. На стальной седине остались белые хлопья. Глядеть на Симона – и то зябко.
Каноник поодаль стоит с уксусным видом. Ежится.
– А, святой отец, – говорит граф Симон, – добро пожаловать.
Каноника хватают медвежьей хваткой и тащат в убогое жилье, где кисло пахнет прелой соломой и овчиной. Каноник пачкает одежду о закопченные стены.
Ради белого зимнего света Симон оставляет дверь в лачугу открытой, но каноник продрог, каноник умоляет закрыть дверь и запалить лучше лампу. Масло в лампе прогорклое, дышать становится нечем.
Симон самолично подает канонику скисшее молоко в горшке и кусок твердого хлеба. Ворча насчет поста, каноник торопливо ест, обмакивая ломоть в молоко.
Симон с усмешкой глядит, как каноник жует черствый хлеб. Потом говорит (коварный Симон!):
– Вам, наверное, не терпится увидеть нашу часовню, святой отец?
Канонику не терпится лечь в постель и зарыться в теплые шкуры. Канонику не терпится обратно, в Тарб. Но от Симона разве так легко отделаешься? Потому каноник вяло отвечает:
– Разумеется.
Симон забирает горшок с молоком.
– Тогда не будем терять времени.
И без всякого сострадания тащит каноника на холод, прочь из надышанной, теплой берлоги.
У часовни теперь не столь плачевный вид. Она выглядит хоть и убогой, но вовсе не заброшенной. Мужланы, страшась симонова гнева, и впрямь постарались, как умели: выгребли всю сгнившую солому с дохлыми мышами и птичьим пометом, алтарь подкрепили жердиной. Даже занавес повесили, правда, из дерюги, в какой уголь носят, но совсем новой, не замаранной еще.
Много видел Симон на своем веку разоренных храмов; потому эта часовня показалась ему вполне достойной. Каноник держался другого мнения. Оно немудрено: вся затея Симона казалась ему блажью. Однако, как и лурдские мужланы, посчитал отец Гуг, что перечить графу Симону бессмысленно. И даже опасно.
