– До тебя, я вижу, не достучишься, – сердито сказала девушка. – Мировая тоска, а? Так как же нам все-таки познакомиться, не подскажешь?
Непонятно было, что у нее ярче – куртка или рыжие волосы, еще сохранившие следы укладки в прическу, известную в широких кругах под названием «не сомневайся». Пескавин откровенно поерзал глазами по ее фигуре, сначала сверху вниз, потом снизу вверх и еще раз так же. С девчонкой все было ясно, кроме одного: как таким удается просачиваться через въездной контроль нравственности? Впрочем, они придумают…
– Меня зовут Теко, – сказал Пескавин. – Это прозвище.
– А меня Анна. Это имя.
– Похоже на то. Как тебе с ними? – Он кивнул на экскурсантов.
– Отвратительно. Маменькины сыночки – этим мамаши не дают ко мне липнуть, спасибо им за это, а остальные – старые козлы. Воображают, что им здесь безумно интересно. Под старость все играют в одну игру: езда по всей обитаемой Вселенной, сбор сувениров и того, что они громко называют впечатлениями. Тьфу.
Пескавин от души рассмеялся и заметил, что смех получился немного нервный. Нет, что за бред, подумал он. Чего ради ломтикам подсаживать ко мне эту птаху?
– А не круто ты их?
– Не круто, – отрезала Анна. – Ты их только послушай.
Слушать было особенно нечего. На гида сыпались вопросы из тех, что гидам приходится выслушивать раз по двести за смену, и ничего – выслушивают и отвечают.
– Ты права, – он погладил ее по руке.
– Убери лапы, – нервно сказала Анна.
– Это почему? – Пескавин усмехнулся и потянул ее к себе. – Я, кажется, не старый пень и не маменькин сынок. Тебя не радует такое совпадение?
Тут что-то было не так. Она сопротивлялась, что само по себе еще не было удивительно – встречается и такое, – но сопротивлялась бесшумно, стараясь не привлечь постороннего внимания. Пескавин быстро провел рукой по карманам ее куртки. Анна тихонько охнула.
– Так я и знал, – он откинулся на спинку кресла. – Дай-ка мне сюда свое железо.
– Возьми.
Он покопался в ее кармане дольше, чем нужно, чувствуя пальцами теплоту и упругость молодого тела. Затем извлек наружу маленький никелированный молоточек. Игрушка.
– Между прочим, – сказал он назидательно, – ты утверждаешь дурной тон. Пальчики мумиям ломают руками. Вот так.
– Отпусти, больно.
Пескавин выпустил ее руку и, нагнувшись, сунул молоточек под сиденье, в пыль и мусор.
– И вправду больно? – поинтересовался он. – А ты не боишься, что я настучу кому следует?
– А ты?
Умница, подумал Пескавин. Знать бы мне еще, как с этой умницей общаться, не у себя в номере – там-то ясно, – а здесь, сейчас? Девочка что надо, по статям, пожалуй, для Рифмача, только на этот раз Рифмач перебьется. Надо будет иметь ее в виду после, когда вернемся… Он вдруг вспомнил, как ему предстоит возвращаться, и помрачнел.
