– Совсем забыл, – довершая удар, донесся сзади голос туши. – По-моему, мы с вами еще не закончили, как вы думаете?
Игра, с тоской понял Пескавин. Он готов был взвыть. Опять игра, опять меня надули. Солдафон играет солдафона. Классика: нет ничего слаще, чем отнять подаренную надежду. Отработанная забава, не я первый, не я последний, и сколько их было, попавшихся на явный крючок? Теперь, по идее, клиент должен распустить сопли и расколоться в два приема. Кстати, первичный допрос зачтется этой туше в плюс.
– Лицом сюда! – рявкнул начальник охраны. – Фамилия. Имя.
Пескавин назвался. И хватит с них. Фамилия была дежурная, под ней он зарегистрировался на въездном контроле. Пусть повозятся.
За спиной прошуршали шаги. Пескавин обернулся и увидел Анну. Она уже успела избавиться от своей рыжей куртки и, ладная, стройная, вошла комнату легкой походкой беззаботной девчонки. Но теперь на ее плечах висел умышленно не застегнутый на груди форменный китель сотрудника спецслужбы, а рыжие волосы – «не сомневайся» – спадали на сержантские погоны. Она приветливо помахала рукой, и Пескавин отвернулся. Он чувствовал себя рыбой, которую глушат. Несладко рыбе. «На Тверди не просто бьют, здесь добивают…» Случайность? Любовь к эффектам или девочка тоже претендует на роль в спектакле? Ему было безразлично.
– Познакомьтесь, – предложил начальник охраны, с удовольствием разглядывая Анну. – Это сержант Ланге, прикомандированный сотрудник Управления Расследований, а это… – он с трудом оторвал замаслившиеся глазки от прикомандированного сотрудника и с юмором посмотрел на Пескавина. – Может быть, все-таки назоветесь подлинным именем?
Пескавин молчал. Туша пожала плечами:
– Что ж, дело ваше. На следствии за вас возьмутся по-другому.
– Что у него нашли? – с интересом спросила Анна.
– Вот, – начальник охраны ткнул толстым пальцем в другой палец, давешний раскрошившийся мизинец, лежащий на мятой бумажке. Капельки выступившей в местах сколов жидкости уже застыли белым налетом.
– Только-то? – удивилась Анна. – Что же это ты, Текодонт, а? Мы же договаривались – пять штук, не меньше. Забыл?
Конвойный у двери заржал. Три цикла каторги, подумал Пескавин. Или пять лет одиночества, и то если не раскопают остальное. Потом я вернусь, мама. Еще можно вывернуться: в сущности, кроме этих обломков у них ничего нет, давно было пора их выбросить, да пожалел, увидел в них кусочки чьего-то живого тела. Опять виноват сам: в Ущелье, как и везде, удача не совмещается с нравственными категориями. Так называемыми. Он молчал. Заповедник вернул свой мизинец. В это самое время где-нибудь в безлюдном месте Ущелья кто-нибудь, хотя бы мамаша вислоносого недоросля, трясясь и заикаясь, будет упрашивать охранника продать сувенир, и тот сперва припугнет, заставляя поднять цену, а потом начнет расшвыривать снег в том месте, где вчера вечером сумел припрятать мумию. Так было и так будет.
