– Я-то тут причем? – Оправдывается Финист, а у самого глаза хитрющие! – Народ придумал, с народа и спрашивай! Наш народ на выдумки горазд, вон давеча купец заморский на привозе шапкой-невидимкой торговал, таку цену непомерную заломил, что простой люд три дня приценивался и отходил, покуда нужный богатей не сыскался, поп тутошний. Купил шапку, одел – и прямиком в женскую баню! А она там от пара возьми да отсырей – известное дело, механизм тонкий, забарахлила… От-то визгу было!
Прасковья Лукинишна ему скорей ребрышек бараньих на тарелку кладет:
– На-кось, погрызи, коль свой язык без костей!
Откушали чародеи, потолковали о пустяшном, по три чарки вина выпили и давай куда-то собираться – а на дворе уж ночь глухая, звезды зажглись, месяц рожки выпростал.
– Ну, Василиса, пожелай своему мужу удачи, да и нам заодно. – Говорит Ворон, первым из-за стола вставая. – Она нам сегодня дюже понадобится – придумал Кощей, как Марью Моровну сыскать, только для того цельную ночь всем вместе колдовать надобно, а наутро первый луч солнечный нам ее логово последнее и укажет.
Прасковья Лукинишна тут же запричитала:
– Куда ты, Костюша, пойдешь на ночь глядя, там уже роса взялась, не ровен час, ноги вымочишь!
– Небось не сахарный, не растают ноги-то. – Сквозь зубы цедит Кощей. – Ты лучше за Василисой приглядывай, займи ее чем на кухне, чтобы при тебе была. А тебя, Черномор, пуще того прошу – не спи ночь, покарауль у дверей недреманно. Чует мое сердце – прознал душегубец, что этой ночью вся колдовская сила при мне будет, попробует самолично в терем взойти.
Черномор нахмурился, кулаком стиснутым себя в грудь широкую ударил – только звон от кольчуги пошел:
– Муха не пролетит!
Кощею от того не легче:
– Ты, на мух отвлекаясь, бирюка не пропусти! Не тебе, Вольг, в обиду сказано…
– Да какие там обиды! – Усмехается чародей. – Моя слава вперед меня бежит, да и за коня среброгривого, берендейского, по-хорошему мне одному надо бы ответ держать…
Ой, чую, что-то тут неладно!
– Погоди, неужто от колдовства вашего в обереге сила иссякнет?
Повинился муж:
– Не иссякнет, а отозвал я ее временно, до первых петухов; кто его знает, как там у нас дело обернется – каждая крупица сгодится.
Гляжу – и впрямь череп светиться перестал, камень как камень.
– Да может, его и нет давно, того ворога, – пробует Кощей меня утешить, а у самого такой вид, словно перед гробом венки несет, – за месяц ни разу не объявился.
– Ага, – говорю, – помер своей смертью, не дождался, сердешный, когда же его наконец изловят да вразумят! Что ж ты тогда воеводе спать заказал, меня на кухню гонишь – вареники свои любимые на поругание отдаешь?
