В следующий базарный день Эд закинул связку фазанов на плечо и пошёл на рыночную площадь. Весь день Северина простояла на коленях лицом к храму Гилас, молясь, чтобы она пощадила её мужчину. Гилас его пощадила. Он вернулся вечером и отсчитал все деньги, которые взял у Северины на покупку арбалета — до последнего гроша. А потом положил на стол штуку ярко-жёлтого полотна.
— Сшей себе платье, — сказал Эд. — И не носи больше чёрное.
Шесть месяцев, которые Эд Эфрин был и не был в Сотелсхейме, стали самыми счастливыми месяцами в жизни Северины, аптекарши из «Красной змеи».
Всё закончилось летом, когда конунг выехал на традиционную Большую охоту, затевавшуюся всякий раз накануне праздника Эоху. В честь бога солнца, урожая и благоденствия в течение трёх дней любому, независимо от рода и звания, позволялось охотиться в лесах Сотелсхейма — таков был дар великого конунга каждому, кто имел твёрдую руку и меткий глаз и, конечно, был любим богами. Сам конунг отказался от традиционной охоты на оленя и выбрал дичь, которой тем летом выдалось особенно много. Лучшие охотничьи угодья находились в лесном массиве к северо-западу от города — туда и направился великий конунг Грегор Фосиган, вместе со всей своей семьёй, многочисленной свитой и ближайшими септами. День был ясный и способствовал прекрасному настроению. Подзуживаемый льстивыми шутками придворных, конунг раньше срока распалился охотничьим азартом. Одинокий краснокрылый голубь, пролетавший над дорогой, привлёк внимание лорда Фосигана. Конунг потребовал арбалет и объявил, что намерен открыть охоту. Это вызвало всеобщее оживление, и десятки глаз заворожённо следили, как конунг пускает стрелу — это было важно ещё и потому, что служило добрым либо дурным знаком для всей сегодняшней охоты.
Под нервические ахи дам, подобострастные смешки господ и надрывный лай гончих великий конунг Георг Фосиган виртуозно промазал.
Ветер, конечно, и волнение, и неустанная болтовня под руку — вот пальцы и дрогнули, ничего особенного. Другой арбалет — да, о великий конунг! — ну-ка… И снова промазал, не менее искромётно. Конунг опустил арбалет и сказал в гробовой тишине, прерываемой лишь скулежом собак:
— Слишком высоко.
И будто в насмешку над великим конунгом, в воздухе просвистела стрела, и голубь рухнул с небес под копыта конунгова коня.
— Кто бы он ни был, он труп, — со знанием дела сказал Фабиан Бристансон своему племяннику Сальдо, и тот обескураженно покачал головой.
