Эд подошёл к навесу. Его тень упала на поющую женщину.
— Спой сначала, — сказал Эд.
Женщина смолкла и подняла голову. Две другие роолло тоже смотрели на Эда, но он не повернул к ним головы. Та, что пела, была моложе остальных, у неё были продолговатые глаза, приподнятые к вискам, странно большие на сухоньком треугольном личике с серовато-коричневой кожей. Туго заплетённые волосы блестели в закатных лучах, и блестели глаза, и губы блестели, и неожиданно тусклыми на их фоне казались медные браслеты на её узких кослявых запястьях.
— Сначала? — переспросила женщина; у неё был низкий бархатистый голос с едва заметным акцентом, куда менее сильным, чем у большинства людей её племени. — Эту песню?
— Да, эту.
— Хочешь услышать песню — плати, — сварливо сказала её товарка. Другая, помоложе, улыбалась Эду, искоса глядя на него из-под загнутых ресниц. Эд посмотрел на неё, и она призывно качнула полной грудью. Все эти женщины были бедно одеты, и от них несло застарелым потом.
Эд оторвал взгляд от глубокого круглого выреза в рубашке женщины и снова посмотрел на певицу.
— Мне нечем заплатить, — сказал он. — Только что в толпе срезали кошелёк. А иначе бы всё выгреб до последнего гроша, слово чести.
— Нечем платить — так поди прочь, — махнула на него пожилая роолло, явно недовольная взглядами, которыми он обменялся со второй женщиной.
— Нет, тётя Лоло, я ему спою, — отозвалась певица. И улыбнулась, без призыва, без гордыни, без вызова. Так, как будто они знали друг друга давно, и у них была общая тайна.
Эд сел на землю, прямо на мостовую. Женщина пробежала пальцами по струнам и запела снова, негромко, очень чисто и очень спокойно.
«Мой сын, из дальних сизых гор к тебе взывает мать.
Мольбу, объятья и укор стремлюсь тебе послать.
В родимом доме на холме ты не был много лет,
И перед матерью своей тебе держать ответ».
«В глухих горах мой старый дом, и ты уже стара.
На что теперь твоё нытьё? Скорей бы померла!»
«К тебе взываю я, мой сын, сквозь мглу прожитых лет.
Молю: гордыню усмирив, послушай мой совет.
В разврате, сын беспутный мой, великой славы нет.
И перед любящей женой тебе держать ответ».
«Что знаешь ты? В постелях дам, моя старуха-мать,
Я славу, равную богам, могу себе снискать!»
«Ты стал рабом своей мечты, святой поправ обет.
И перед кланом должен ты теперь держать ответ».
«Мой клан — собранье слабаков, где каждый
трус и лжец.
И мне отныне всё равно, что с ними быть, что без».
«Твой друг, поверженный тобой, лежит в сухой траве.
