– Но это же страшно! – воскликнул Ивонин. – Это удивительно и страшно, если только это правда!
– Правда. – Улыбка у Михаила получилась совсем «человеческая», горькая и задумчивая. – Я ношу это в себе почти всю жизнь.
– И никто не знает этих ваших способностей?
– И сейчас никто, вернее, только вы. Раньше знали Кампанелла, Гострид, Абу-ль-Вефа, Соломон... Нас было трое, но наши товарищи не выдержали пытки жизнью, и теперь я совсем один, один вот уже около двух веков.
Ивонин недоверчиво посмотрел на голову Михаила без единого седого волоска. В глазах нового знакомого искрилась усмешка, он иногда во время разговора уходил куда-то в лабиринты своих чувств, в свою сверхранимую душу, которую пронизывали не видимые никем силовые линии бурлящей вокруг жизни. И каждое сотрясение отражалось на нем вспышкой боли! Как же он выдерживает?!
– Не знаю, – тихо и печально отозвался Михаил, хотя Ивонин и не задал вопроса вслух. – Для меня этот век самый жестокий, потому что во время войн я умираю тысячи раз... и воскресаю вновь. Не знаю зачем, но природа заложила в меня бессмертие. Может быть, скомпенсировав тем самым смертность остальных?.. Вы снова не верите. А я помню сожженные Карфаген и Геркуланум, гибель Помпеи и Содом и Гоморру, провал Ниагары – там сейчас знаменитый Ниагарский водопад, и сражения Второй мировой войны, Хатынь и Саласпилс, Хиросиму и Нагасаки, Вьетнам и Гренаду... Я помню вспышку сверхновой в тысяча пятьсот шестом году и пожар Москвы в тысяча восемьсот двенадцатом, гибель Атлантиды и землетрясение в Чили в тысяча двести девяностом... Очень редко встречаются те, кто выслушивает меня до конца, еще реже – кто верит. Да я и в самом деле привык к недоверию. Просто становится легче, когда есть с кем поделиться, тогда я отдыхаю.
– А вы не пробовали бороться? – невольно увлекся Ивонин.
– Пробовал не однажды. В шестнадцатом веке я стал ради этого алхимиком, в девятнадцатом – фармацевтом.
– А к врачам не обращались?
– Я уже говорил, врачи не помогут, хотя я, конечно же, обращался к ним за помощью. Никто не верит, зато тут же заносят меня в списки сумасшедших. Штамп мышления... Только великие умы верили мне, но и они помочь не сумели. Саварина как-то предположил, что помочь мне может лишь мой двойник по психонатуре, тот, кто умеет сопереживать, принять на себя груз боли... Я встречал людей, с которыми мне становилось легче, вот как с вами, но чтобы полностью убрать экстрасенсорность, как теперь говорят...
