Рассказ еще не был ужастиком, но слегка походил на него. Это был серьезный рассказ о жизни и смерти людей, исследующих пещеры. Редактор прочел мои странички и ничего не понял. Его лицо было озадаченным. Он умел сортировать по качеству те наборы слов, которые приходили к нему – поэтому он не мог назвать рассказ просто чепухой и посоветовать мне заняться чем угодно, но не литературой. Но ничего другого он тоже сказать не мог. Мой рассказ он понял не больше, чем древние взрослые поняли мой рассказ о жизни Марьи Ивановны.
– Может быть, вы мне покажете еще что-нибудь? – спросил он.
У меня был еще один рассказ и я его показал. Зря, конечно, ведь второй рассказ был еще более непонятен, чем первый.
– Это хорошо, – сказал он, прочитав, – но мы такого не печатаем. Я вам посоветую обратиться… И он назвал куда. Туда я впоследствии обратился.
– А что вы скажете о первом рассказе? – робко спросил я.
Тогда я считал, что если на свете и существуют непогрешимые люди, то все они работают главными радакторами журналов.
– Мне не совсем понятно, – сказал он, – вот, например, это слово.
Слово было «мана».
Я начал объяснять и говорил долго, минут двадцать, примерно. Он перебил меня (хотя я видел, что его глаза уже начинали стекленеть) и спросил о другом слове. Я снова начал объяснять. Он снова перебил меня:
– В вашем рассказе всего две странички, а чтобы его понять, нужно написать еще целую книгу. Нужно писать проще и доступнее. Смотрите, сейчас я вам покажу.
Это был мой первый урок писательского мастерства. Он был неплохим человеком, я думаю, он действительно хотел мне помочь.
– Вот здесь нужно написать: «из пещеры послышались крики, стоны», – сказал он.
И я совершил свое первое преступление – я согласился с криками и стонами.
Конечно, я понимал, что люди, исследовавшие пещеру, ушли очень глубоко (они шли в глубину не меньше пяти или семи часов), а значит, никаких криков и стонов из пещеры не доносилось. Да и с какой силой нужно стонать, чтобы твой стон донесся из пещеры? И третье: стоны не могли послышаться сразу – ведь людям предстояло прожить еще пять или семь часов до катастрофы. Но я согласился, потому что главные редакторы всегда правы. Я в самом деле так считал тогда, поверьте.
Я согласился и на другие операции, которые мне предлагались. Рассказ умер на операционном столе, но был напечатан. Тогда я думал, что публикация оправдывает убийство. Ничто не оправдывает убийство. Теперь уже поздно об этом говорить.
