Но спичечное искусство – все же искусство и поэтому, как всякое искусство, смеется над логическими потугами. К чему восходить в горы, если есть вертолеты; к чему поднимать штанги, если есть подъемные краны, к чему играть в шахматы, если хороший шахматный компьютер все равно сыграет лучше? Зачем рисовать, если есть фотоаппарат; зачем петь и играть на скрипке, если есть магнитофон с заведомо лучшими записями, зачем читать лекции, если есть учебник, зачем играть на сцене, если есть компьютерная анимация? Спичечник Еня знал зачем: каждая мертвая горка спичек, к которой прикасались его пальцы, оживала и жила, обретя душу. Наверное, для этого и нужно искусство – для того, чтобы вдохнуть душу в неживое. Вот неотесанный чурбан из захолустья пришел в музей и томится, мечтая о мороженом или баночке синтетического масла, но вдруг останавливается перед картиной и картина говорит ему: «здравствуй, я живая». «Здравствуй, а я оказывается, тоже живой», – отвечает чурбан. И он уже не чурбан после этой встречи. Что бы было со всеми нами, если бы творец не собственоручно изготовил Адама из глины, а отштамповал тысячу адамов с помощью пресса? Все человечество до сих пор состояло бы из тысячи одинаковых глинянных статуй, изрядно попорченных временем.
Итак, Еня, как некоторый древний поэт, имел одну, но пламенную страсть.
Неделю назад он попал в больницу с подозрением на аппендицит (оказались просто колики) и провел в больнице пять дней. Эти пять дней отдыха казались ему вычеркнутыми из жизни. Он чувствовал себя так, будто ему ампутировали мизинец.
Те спичечные композиции, которые могли бы быть созданы за эти пять дней, не будут созданы никогда. В больнице он встретил милую женщину, которая выразила намерение стать его женой. Женщина покорно слушала енины лекции о спичечном искусстве – поэтому Еня сказал, что подумает. Но все равно, семь дней вычеркнуты из жизни. Первым делом искусство, а женщины потом. А теперь вот еще и это.
Этой ночью он почти не спал. В краткие минуты забытья он видел один и тот же сон, с продолжением – будто берет он, Еня, в руку свои нетленные произведения из спичек и сжимает кулак. И превращаются нетленные произведения в обычную труху. И берет он следующее произведение и снова кулак сжимает, и снова, снова, снова… Горько плакал Еня во сне и во сне же слышал танец маленьких ножек, и во сне же понимал, что спит, и что слышит он во сне топотание крысиных лапок по полу и даже вон та ледяная глыба в ногах, с голубым глубоким прозрачным отблеском, то не лед вовсе, а одна из крыс стянула зубами с ноги спящего Ени одеяло, от того и холодно ениной ноге, от того и снится Ене ледяная глыба.
