– Растлевать? – удивилсь Алиса, – какая глупость! Я могу сейчас переспать с половиной города, если только успею, и это ничуть не изменит моего положения. Я хочу, чтобы ты меня растлил. Это твой долг.
– Как это?
– Твой долг выполнить последнее желание умирающего человека. Ты же давал клятву Гиппократа?
– В клятве Гиппократа от этом не говорится.
– Тогда я тебя убью, – сказала Алиса и доктор Кунц увидел ножницы в ее руке, и удивился тому, что ножницы оказались на рабочем столе. Впрочем, Регина всегда оставляет нужные вещи там, где их всего труднее найти.
– Не убьешь. Тебя изолируют и последние дни ты проживешь в камере, под надзором. Положи ножницы.
На всякий случай он сделал шаг назад.
– Смотри, – сказала Алиса и повернула ладонь вертикально. Ножницы прилипли к ладони.
– Это фокус? – спросил доктор Кунц, испугавшись еще сильнее, словно невероятное подтвердило угрозу.
– Мое тело может притягивать металл. Мертвое тянется к мертвому. Я заметила это вчера.
– Очень интересно. Давайте выпьем успокоительного.
– Нет, только шампанского. Разве я тебе не нравлюсь?
– Сто, – сказал доктор Кунц.
– Что «сто»? – не поняла Алиса.
– Сто долларов и эту ночь мы проведем вместе. Я ведь все-таки рискую, вы должны понимать.
– А вдруг я тебя убью, да?
– Нет. А вдруг меня выгонят с работы?
* * *
«Мне будет стыдно на том свете», – сказала Алиса. Со вчерашнего дня она была уверена, что тот свет на самом деле существует. Вчера она попробовала покончить с собой. Есть много способов уйти из жизни для того, кто уверен, для того, кто имеет силу. Наивные полицейские отбирают у заключенных подтяжки и шнурки. Но не обязательно ведь вешаться. Ведь можно, например, тихонько откусить себе язык и глотать кровь, пока не станет слишком поздно. Можно сделать еще проще – просто прекратить дышать. Запретить себе вдох. Тут нужна лишь сила воли, такая сила, которая умирает последней. Упрямая сила и немножечко злая.
Алиса легла на диван и последний раз вдохнула безвкусный воздух. Не быть или не быть? – вот как стоит вопрос. Такой вопрос не снился датским принцам, всем вместе взятым. Глаза все еще цеплялись за этот мир: они бегали, выхватывая детали потолка, обоев, люстры, обходя круг света на потолке. Под карнизом обрывок гирлянды, оставшейся с Рождества – с праздника, уютного, как материнская утроба. Пришлось глаза закрыть, хотя веки сопротивлялись, вздрагивали. Трудно было только первую минуту, примерно. Потом желание вдохнуть отступило. Осталась лишь тяжесть в груди и ясность мысли, холодная, как солнце, распластанное над снегами. Еще минуту ничего не происходило. Потом она снова открыла глаза и встала. Встала – и обернулась на себя, все еще лежащую на диване. Ее тело осталось валяться плашмя, как мертвое. Впрочем, оно и было мертвым. Лишь пальцы на ногах зачем-то шевелились. Последние рефлексы плоти, которая еще не стала веществом.
