– Мы ждем сходня! – Еля вырвалась, оттолкнула Бата и вернулась к своему.
– И долго еще ждать?
Бат был готов поручиться, что если бы не мытарь-ветер, взымавший по звуку с каждого созвучия, за спиной его послышалось бы «раш-раш-раш»!
– Долго еще ждать? – спросил Бат, обращаясь к юноше, который заворожено смотрел туда же, куда и Еля, то есть – в никуда.
Но ответила ему Еля.
– Мы уже на нем! Смотрите! Мы уже еде-е-ем! – и Еля засмеялась ликующим, захлебывающимся смехом, в котором много было от оргии и совсем ничего – от детских забав. – Едем!
Снег под их ступнями дрогнул. Заворчал. Заерзал. Словно бы какая-то сила нехотя его одухотворяла – так, неспешно, но неотвратимо превращаются в экстатические волчки храмовые медиумы, когда их телами овладевают духи божественных танцоров.
Тут же снежный корж неспешно тронулся вниз по отлогому склону – набирая скорость, наращивая мощь.
– Хотите, я дам вам свою руку? – спросила Бата Еля.
– Зачем?
– Ну, вам же, наверное, страшно…
– Нет, – сквозь зубы процедил Бат.
«Да», – признался он сам себе.
– Как хотите, – загадочно улыбнулась Еля. – Когда будет страшно, вы сразу берите мою руку. А то ведь от страха, как от раны, можно тоже умереть. Вы меня слышите, дяденька Бат?
Снежный остров, отливающий аквамарином неземных морей, нескладно лавировал в мутных потоках лунного света. Он полз вниз, путаясь амебными ножками в своем шлейфе из зловещего гула и снежной пыли. Полз в самую гущу рыхлых облаков, что походили на присыпанные серой свинцовой пылью сбитые сливки. Исподволь склон горы становился все круче, сходень – все массивней.
На спине острова, будто на льдине утки, что заплутали по пути на спасительный юг, стояли золото-русая девочка, тщедушный, долголягий отрок в набедренной повязке и крепкий нестарый охотник, с оплывшим, крупным лицом.
Ветер лизал кудри юноши, разбирал на сальные прядки черную, с проседью и залысинами, шевелюру охотника и, не выпуская из своих прозрачных пальцев, раскрывал веером жидкий девчонкин хвостик.
Вдруг остров притормозил, уткнувшись брюхом в гигантский скальный нарост, и вся троица повалилась на спины – впрочем, устоять на ногах не сумел бы даже канатный плясун.
Послышался высокий хохот девочки и беззлобная охотничья ругань. На миг стало тихо. Но вот снежная лава поползла дальше ухабистой своей дорогой и снова загудело, затряслось.
Сначала Бат Иогала смотрел во все глаза. Пытался понять, объяснить или хотя бы запомнить.
Но потом пытаться перестал. И его сознание обратилось пустым сосудом, в который чувствам вольно заливать что угодно: глазам – белое мельтешение, сердцу – нездоровую свою стукотню, ушам – славные звуки лютни. Пальцам же – тающую, дразнящую кожу снежную прохладу.
