Толку с него, правда, тоже… недаром всех этих психологов-психопатов еще в первую мобилизацию загребли. И не врачами – какие из них, к свиньям собачьим, врачи? Очкарик даже повязку элементарную наложить не может, три-четыре пакета портит, пока хоть какую-то чалму вокруг головы условно раненого соорудит.
– Ничего не понимаю. Ради меня… как? Зачем? Чушь какая-то!
– Нет. Не чушь.
– Да как же… – я аж головой затряс. – Ты… мы ведь просто… черт, царевна, сделай милость, объясни тупому немцу, что у нас с тобой за взаимосношен… тьфу, взаимоотношения такие?!
– Не знаю, Эрик, Устала я. Вымоталась. Не хочу больше одна оставаться. А ты – надежный. Мне кажется, кроме тебя в этом мире свихнувшемся уже ничего надежного не осталось.
Ну что ей после такого скажешь?
– Стась, – ласково говорю, – ты не путай теплое с мягким. Пока мы в тылу, я, согласен, величина постоянная. Но через пару дней мне в бой, а бой – это явление мало предсказуемое. Я ведь который год воюю… по статистике мне Господь уже давно удачу в кредит отмеряет. Можно ведь и на первой же сотне метров подарочек в боеукладку словить – и что тогда?
– Вот именно поэтому, – спокойно отвечает малышка, – я и хочу быть рядом с тобой. В одной машине с тобой.
Утро прохладное выдалось, можно даже сказать, холодное. Вдобавок туман – я уж заопасался, что из-за него начало атаки отложат. Густой, как молоко, в трех метрах уже ни видать ни черта, какой уж тут противник! Он, понятно, тоже нас не увидит, только и не сильно-то надо – сами с обрыва навернемся или ходовую об камни рассадим.
А потом солнце из-за горизонта выглянуло, окрасило все в мармеладные, то есть пастельные, оттенки и сразу тепло стало. На душе, по крайней мере.
Снял я наушники, на башню вылез, сел, закурил, огляделся – красиво… словами не передать. Солнце туман к земле прибило, и теперь он, как море в штиль, нежно-розовое. Только панцерные башни из него островами торчат, и гребень впереди золотится.
Идиллия. Даже не верится, что вот-вот оттикают стрелки и разнесет всю эту господню благодать пушечно-ракетным залпом вдребезги пополам. А следом мы сквозь догорающие обломки двинемся убивать и умирать!
Прав Вольф: чего-то я засентиментальничал последнее время. Или обрусел. Уже ловил себя пару раз – думать по-русски начинаю, то есть мысленно – на русском. С ремонтником, опять же, позавчера разговаривал – тоже начал русские словечки в речь ввертывать, причем не только матерные.
