– А ведь под открытым небом лучше, верно? Больше кислорода.
Он почувствовал ее кивок у своего плеча, словно трепетное касание крыльев.
– А теперь отпусти меня? – сказала она.
Лежа рядом с ней, пока она втискивалась в свои бикини, он предал ее: захотелось сигарету. А ведь все и так хорошо – эта наполненность до краев, эта благодарность, это широкое небо, этот запах моря. Устыдившись стремления снова влезть в свою загрязненную прокуренную шкуру, он вылил остатки вина в стаканчики и воткнул пустую бутылку, как монумент, горлышком вверх в песок.
Салли смотрела вниз на безлюдную стоянку для машин и вдруг спросила:
– Джерри, как я могу жить без тебя?
– В точности как я живу без тебя. Просто мы оба большую часть времени не живем.
– Давай не будем говорить об этом. Давай не будем портить наш день.
– О'кей. – Он взял роман, который она читала, и спросил:
– Ты понимаешь, что к чему у этого малого?
– Да. А ты – нет.
– Не очень. Я хочу сказать, не потому, что все это не правда, но... – Он потряс книгой и отшвырнул ее в сторону. – Разве это надо говорить людям?
– По-моему, он хороший писатель.
– Ты многое считаешь хорошим, верно? Ты считаешь Моравиа хорошим, ты считаешь, что теплое вино – это хорошо, ты считаешь, что любовь – это хорошо.
Она быстро взглянула на него.
– А ты не согласен?
– Отчего же – вполне.
– Нет, не правда, ты мне иногда не веришь. Не веришь, что я вот такая, простая. А я в самом деле простая. Ну совсем, точно... – ей трудно давались сравнения: она видела все так, как оно есть, – ...точно эта разбитая бутылка. Во мне нет тайн.
– Такая красивая бутылка. Посмотри, как срез – там, где отбито, – сверкает на солнце. Она – будто маленький каток, которым утрамбовывают пляж: круглая, круглая. – Джерри снова захотелось сигарету – чтобы было чем жестикулировать.
– Эй? – сказала она, как говорила обычно, когда между ними, казалось, возникало отчуждение. – Привет, – серьезно ответил он.
– Привет, – повторила она в тон ему.
– Солнышко, почему ты все-таки вышла за него замуж?
И она рассказала ему, рассказала подробнее, чем когда-либо, обхватив колени и потягивая вино, – рассказала так мило, мягко, небрежно историю своего брака, типичную историю двадцатого века, а он смеялся и целовал ее склоненную голую поясницу.
– Ну, а я продолжала брать уроки верховой езды, и опять у меня был выкидыш. Тогда он послал меня к психоаналитику, и этот чертов аналитик, Джерри, – он бы тебе понравился: он очень похож на тебя, такой деликатный, – говорит мне – сама не знаю, отчего это у меня, но я всегда стараюсь делать, как советуют мужчины, такая уж у меня слабость, – так вот, он и говорит мне: “На этот раз вы родите”. О'кей, я и родила. В голове у меня все так перепуталось, я даже подумала, уж не от аналитика ли у меня ребенок. Но, конечно, не от него. Это был ребенок Ричарда. Ну, а потом – раз уж появился один, вроде бы надо было завести и еще, чтоб первый вырос человеком. Но не всегда все получается, как хочешь.
