Джерри ел стоя, возвышаясь над нею, и сама поза возродила в нем желание поактерствовать. Если бы это была сцена, они находились бы на самом ее краю. В двух-трех шагах от них непрерывно шаркала толпа.
– Я попытался представить себе тиски, в которых я очутился, – сказал он ей. – Так вот: я – между смертью и смертью. Жизнь без тебя – для меня смерть. С другой стороны, бросить семью – это грех; пойдя на такой шаг, я отрину Господа, а отринув Господа, лишусь права на вечную жизнь.
Салли почувствовала, что у нее нет сил бороться, ну что она может сказать в ответ на такое обвинительное заключение? Она попыталась подладиться под его умонастроение, но трудно было поверить, что ум хоть как-то ко всему этому причастен.
Заглотив сандвич, он присел на корточки и зашептал ей в самое ухо. Она досадливо отвернула голову и в эту минуту заметила знакомого с виду мужчину, который стоял у бара и смотрел на них. Он тотчас отвел взгляд; его усики в профиль на фоне неоновой рекламы превратились в зеленую каплю под носом. А Джерри шептал ей:
– Я смотрю на твое лицо и представляю себе, что вот я лежу в постели, умираю и спрашиваю себя: “Именно это лицо хотелось бы мне видеть, лежа на смертном одре?” Не знаю. Честно говорю: не знаю, Салли.
– Ты не скоро умрешь, Джерри, и до тех пор в твоей жизни будет еще много женщин после меня.
– Ничего подобного. Ты – моя единственная женщина, Ты – единственная женщина, которую я хочу. Ты была предназначена мне на Небесах, и Небеса же не разрешают мне быть с тобой.
Она чувствовала, что ему доставляет удовольствие создавать немыслимые препятствия из абсурдных абсолютов, а кроме того, она чувствовала, что ему доставляет удовольствие наказывать ее. Наказывать за то, что она его любит. Она понимала, что он считает такое наказание благом: совесть требовала, чтобы он все время держал ее на грани боли, обрамлявшей их любовь. Но понимала она и то, что он ведет себя, как ребенок, который нарочно говорит гадости в расчете, что ему станут возражать.
– Ты ведь не женщина, Джерри, поэтому, мне кажется, ты преувеличиваешь, думая, что твой уход будет так уж болезненно воспринят Руфью.
– В самом деле? Как же он будет ею воспринят? Скажи. – Руфь была единственной земной темой, которая никогда не переставала интересовать его.
– Ну, она будет потрясена и почувствует себя очень одинокой, но при ней останутся дети, и у нее появится... трудно передать это словами, но я помню по себе, когда я осталась одна... у нее появится чувство удовлетворения при мысли, что вот еще один день она пережила и справилась. В замужестве этого чувства не испытываешь. А потом она, конечно, снова выйдет замуж.
